Книги
Всемирный следопыт, 1930 № 10-11
Кремль — центр административной, судебной и военной жизни Ново-Китежа. Он обведен валами с деревянными стенами, образующими неправильный круг. В стенах семь деревянных башен, а ворота, выходящие на озеро, называются Смердьими. Около них казнят преступников, бросая трупы на с’еденье кремлевским собакам.
Против кремля высится вторая новокитежская твердыня, крепость «древлего благочестия», мракобесия и религиозного дурмана Святодухова гора, с многочисленными монастырями-скитами на хребте.
Скитским старцам живется отнюдь не плохо. К каждому скиту приписаны «рыбные ловы, бобровые гоны и собольи ветчины», прибыль с которых идет в скитскую казну.
Расположенный между кремлем и Святодуховой горой собственно город, или посад, делится на пять концов, то-есть кварталов. Кем населен посад, показывает названия концов: Плотницкий, Гончарный, Кожевенный, Лубянский и Усо-Чорт. В грязных дымных лачугах посада живут ткачи, кожевники, гончары, плотники, трепальщики пеньки, сапожники, шорники и т. д. Конец Усо-Чорта — это район металлистов: здесь живут кузнецы, оружейные мастера, здесь же расположены литейные дворы, ствольные и рудодробительные мельницы, даже рудники бурого железняка.
К концу Усо-Чорта примыкает слобода Пеньки, населенная исключительно городовыми стрельцами, то-есть новокитежской полицией.
Посредине посада расположена городская базарная площадь— Торг. Здесь сосредоточена вся внутренняя торговля Ново-Китежа.
Тотчас же за городскими заставами начинается лес, тайга, по которой разбросаны крестьянские хутора, починки, заимки. Дальше идет чаща, непрорубная и непролазная, где бродит зверье испуганное. В этой чаще можно встретить лишь охотничьи становища да засеки украинских — пограничных стрельцов. А еще дальше — Прорва, смрадная болотная пучина, оберегающая такую же смрадную, бездонную топь новокитежского быта.
Грузом премудрости, затхлой, изжитой и древней, придавило как могильной плитой ново-китежан.
И это в наш век социальной революции, индустриализации страны, в век электричества и радио!..»
«Мне хочется написать пару слов о наших хозяевах, о людях, в доме которых мы живем вот уже три с лишним месяца.
Фома, носящий здесь вполне официально комичное, звание «халтурного попа»— человек конченый, алкоголик. За склянницу водки он пойдет на все, что угодно, по словам Истомы — «готов даже с родной матерью обвенчать».
Внук его — Истома — человек совсем иной формации. Во-первых, он не чистокровный новокитежанин. Его отец был мирским человеком, политическим каторжанином, бежавшим с острова Сахалина или из Олекминской ссылки, одним из тех, кто на «славном корабле — омулевой бочке» переплывал «славное море священный Байкал».
Новокитежские охотники, вышедшие раз в тайгу гонять по «чарыму» соболя, нашли полузамерзшего человека. Это был отец Истомы, случайно перебравшийся через Прорву. Охотники привели мирского человека в Ново-Китеж, где он и прожил до своей смерти. Вначале он искал выхода отсюда, бесился, плакал, едва не сошел с ума.
В Истоме — дух отца, мирского человека. Истома задыхается в свинцовой атмосфере Ново-Китежа.
Истома — живописец, вернее иконописец, так как иного рода живописи здесь не существует. И он безусловно талантливый художник. Он выработал собственную манеру иконописи, напоминающую мне женственно-утонченную Андрея Рублева. Очень жаль, что Истома до сих пор не смог переключиться на иные, более широкие формы живописи…»
На дворе раздались голоса Раттнера и Птухи. Косаговский положил карандаш и поглядел выжидающе на дверь.
VI. Прорва
— Брось ты, Илья Петрович, тую каломарь и паперу! — сказал, шагнув через порог и глядя раздраженно на раскрытую тетрадь Косаговского, Федор Птуха. — Здесь не пысать, а вовком выть надобно!
Вслед за Птухой избу вошли Раттнер, Истома и поп Фома. Раттнер, Федор и Истома были густо перемазаны в болотной грязи. Косаговский понял причину раздражения Птухи и спросил коротко Раттнера:
— Ничего?