Книги
Всемирный следопыт, 1929 № 10
— Мама, это кто? — воскликнул ребенок, увидев зебру.
— Это? Это тигр, — ответила мать и потащила ребенка дальше.
Обернувшись, она заметила мое удивление и поправилась:
— Ах, нет! Это зебра.
Любопытна была работа с филинами. Нужно сказать, что они произвели на меня необычайное впечатление. В яркий солнечный день я остановился перед их клеткой. В глубине, на перекладине неподвижно сидели четыре огромных ушастых филина. Глаза их были закрыты. Ветер играл пушистыми перьями.
«Чучела», — подумал я и вспомнил, как в детстве часами простаивал перед витриной охотничьего магазина, любуясь выставленным чучелом филина.
Но нет, я ошибся. Чучела двигали ушами, как лошади, порознь и вместе. Один из них вдруг открыл большой круглый оранжевый глаз, уставился на меня и снова зажмурился.
Такую же ошибку сделал я в другой раз, но уже в помещении террариума. Есть такая змейка, носящая громкое наименование «степного удава», величиной с небольшого ужа. Поровнявшись с ней, посетители обыкновенно презрительно восклицают:
— Ну уж и удав! Какой он маленький!
Этот, с позволения сказать, удав так неподвижно висит на тоненькой веточке, что долго нельзя уловить в нем ни малейшего признака жизни.
— Как вы думаете, это чучело? — обратился я к стоявшему рядом рабочему.
— Эх, товарищ, — укоризненно ответил тот, — потому и зоопарк, что здесь все живое. — И, нарушая правила, он стукнул пальцем по стеклу. К моему стыду змейка задвигалась…
С поднятыми кверху ушами филины, как четыре зажженные свечи, так и проторчали на перекладине во все время моей работы. Лишь однажды один из них сдвинулся с места, да и то для того, чтобы броситься на меня.
Рисовал я перед другой клеткой немного подальше. В ней было десять филинов разных пород. Среди них выделялся красавец, если не ошибаюсь, туркменский филин. Приземистый, с длинным пушистым оперением беловато-охристого цвета, весь в черных крапинах, он всегда сидел на виду, вызывая восклицания восторга у посетителей.
Нужно сказать, что с первого взгляда филин не производит впечатления страшной птицы. Днем, зажмурившись от яркого света, втянув шею и склонив набок голову, он большей частью спит. Его структура скрыта плотным оперением, лап не видно. Продолговатое тело кажется набитым ватой. Вот откуда ощущение чучела. Поражает лишь постоянная игра ушей и огромные кошачьи глаза, попеременно открывающиеся и закрывающиеся. Не то в движении. Когда филин чешется, опустив голову, он похож на большую кошку или рысь. Он делается еще страшнее, когда, повернувшись спиной, закинет назад голову и, нахохлившись, отряхивает перья.
Когда наступают сумерки и в зоопарке остаются лишь запоздавшие посетители, филины оживают. Бесшумно летают они вдоль клетки, опускаются на замерзшее мясо и вонзают в него изогнутые когти. Тогда вы увидите их страшное «вооружение»: лапу, величиной с лапу собаки, снабженную длинными острыми когтями, и невольно вспомнятся рассказы о том, что, ухватившись одной лапой за сучок или толстую ветку, филин может другой схватить на полном ходу бегущего зайца.
Туркменский филин казался мне особенно интересным в тот момент, когда он широко раскрывал глаза, вытягивал шею, прижимал уши и раскачивался головой и верхней частью туловища, всматриваясь в какой-нибудь незнакомый предмет. К сожалению такую позу принимал он очень редко.
Однажды я задержался в зоопарке. Было уже поздно. Пошел сильный снег, стало темно, и я решил отправляться домой. Перед уходом захотелось посмотреть на филинов. Когда я поровнялся с их клеткой, снег перестал падать. В сумерках «туркмен» вдруг спустился вниз, сел около решотки, уставился на меня и протяжно заукал.
Тогда мне пришла в голову гениальная мысль. Схватив бумагу и сангину, я присел против «туркмена», заукал и закачался как он. Не знаю, похож ли я стал на филина, сумел ли укать как он, или прельстили его мои очки, но только он продолжал покачиваться и укать, пока я не окончил рисунка.
Довольный, я гордо рассматривал свое произведение. Мимо проходили двое мальчиков, видимо торопившихся домой.