Наконец, я выбрался из Магелланова пролива. Волны Тихого океана кивали «Спрей» и мне своими белыми головами. 14-го апреля все опасности остались у меня за спиною. Сзади вдали виднелись только вершины самых высоких гор. Я не мог сдержать своей радости и громко закричал тюленям, чайкам и пингвинам:

— Ура, мы одолели все препятствия пролива и остались целы сами. Мало того, мы спасли ценный груз!

В этот вечер огромная волна, гораздо больше прочих, обрушилась на судно, прокатилась по нем от носа, до кормы и окатила меня на моем посту у руля. Она как-будто смыла старые заботы. Ветер был ровный, и я мог закрепить руль, у которого простоял ровно тридцать часов. «Спрей» удалялась от холодных и бесприютных берегов. Впереди меня манила тропическая природа. Уже и тут около судна было больше жизни. Чайки летали вокруг «Спрей» и подбирали крошки. Потом появилась акула, какой я еще не видал за все плавание. Я убил ее гарпуном и вынул ее челюсти. 26-го апреля я благополучно прибыл на остров Хуан Фернандец, и «Спрей», пробыв на нем более недели, направилась оттуда на север.

Вскоре мы с ней попали в полосу пассатов. Я ожидал встретить их несколько раньше, но если они подхватили «Спрей» позже, чем я думал, они дули с особым усердием, и судно неслось птицей. Только сорок три дня понадобилось, чтобы дойти до Маркизских островов. Судно шло с укрепленным рулем, и я ежедневно отмечал на карте его положение, при чем больше руководствовался своими соображениями, чем сложными расчетами. Каждую ночь всходил Южный Крест, солнце всходило за кормой и садилось впереди носа: этот компас не мог обмануть.

На этом переходе я мало работал со снастями: пассат работал за меня. Я коротал время починкой одежды, не спеша варил себе кушанье и не спеша с"едал его, но больше всего отдавался чтению. Общество книг никогда не могло мне наскучить. Иногда я прислушивался к воде, журчавшей, казалось, у самого моего уха: и, действительно, только тонкая доска отделяла меня от бездны. Я плыл один в беспредельном просторе, как не плавало еще ни одно судно никогда на свете. Но все шло отлично. Журчание воды показывало, что судно идет хорошим ходом, и мне нечего было тревожиться, что экипаж судна сделает какое-нибудь упущение в управлении шлюпкой.

Когда прошло сорок три дня и, по моему расчету, я должен был находиться недалеко от Маркизских островов, я сделал наблюдение лунных расстояний и после долгой возни с лунными таблицами нашел, что вычисленная цифра только на пять миль отличается от той, которую я определил простым счетом. Этим результатом я, как один из самых бедных американских моряков, считаю себя вправе гордиться. Одно дело — стоять на палубе большого корабля с двумя помощниками и производить наблюдения, и совсем иное дело одному, на маленькой шлюпке, только по ходу судна узнавать свое место на карте океана.

Мимо Маркизских островов «Спрей» направилась без остановок к группе островов Самоа, что составило еще двадцать девять дней одиночества. Но я вовсе не страдал от отсутствия общества. Сами коралловые рифы не давали мне соскучиться, а их было много. На пути к Самоа был со мной и такой, почти невероятный случай: я едва избежал столкновения с сонным кашалотом. Он спокойно плыл по океану ночью и наткнулся на судно. От испуга он так громко фыркнул, и «Спрей» так колыхнуло, когда кашалот круто повернул в сторону, что я выскочил на палубу и успел еще получить душ от струи, которую он выбросил из ноздрей. Вскоре прошел следом за ним другой кашалот, вероятно, его спутник.

Когда судно приближалось к коралловым рифам, возле него часто показывались голодные акулы, и я стрелял их с таким же удовольствием, с каким застрелил бы тигра. Иногда птицы садились на мачту и так внимательно осматривали «Спрей», будто дивились ее новому парусу, который я сшил в Магеллановом проливе из разных лоскутов.

Дорогою я питался картофелем, соленой трескою и сухарями; кроме того, у меня был запас кофе, чая, сахара и муки. Правда, в моих картофельных запасах случилась беда. На острове Хуан Фернандец один житель выпросил у меня мешок картофеля, в обмен на собственный, чтобы переменить семена, по его словам. Через несколько дней после выхода в море, когда я попробовал сварить этот картофель, он оказался затхлым и невкусным, но я подумал, что он не нравится мне после хорошей пищи в гостях и что, наверно, я с"ем его с удовольствием, когда проголодаюсь. Когда же я развязал этот мешок в море, три недели спустя, из него вылетела туча бабочек, а от самого картофеля ничего не осталось. Пришлось опять завязать мешок и выкинуть все целиком в море. Отсутствие свежего мяса вознаграждалось рыбой. По ночам летучие рыбы ударялись о снасти и падали на палубу. Утром я подбирал то две-три штуки, то целую дюжину, — их не бывало только тогда, когда светила полная луна, так как рыбы хорошо различали «Спрей» во время своего полета.

На Самоа я зашел в Апию, столицу этой группы. После довольно трудного входа в гавань я не отправился сразу на берег, но натянул тент и просидел до позднего вечера, прислушиваясь к мелодичным голосам туземцев. Это счастливое племя не знает наших забот о пище и одежде. Им стоит только протянуть руку к соседнему дереву, чтобы насытиться. Растения, из которых они изготовляют свою несложную одежду, тоже растут сами собою, без всякого ухода. Если кому-нибудь случится посадить банан, нужно только присматривать, чтобы в этом месте не выросло больше бананов, чем желательно. Когда я попадал в их селения, вожди туземцев не спрашивали меня, сколько стоит то или другое или окупится ли мое путешествие. Один из них сказал мне: «У вас все доллар, да доллар, белый человек ничего другого не знает». Не удивительно, что они любят свою родину и боятся ига белого человека.