— Как!? — только и смогла молвить она.

Долго пришлось доктору Метцу объяснять дочерям, что побочный эффект от операции не замедлил сказаться на внешнем виде Лили, но как бы не выглядела его старшая дочь, это по-прежнему была она.

— А как же единые половинки неделимого целого? — пораженно спросила Сандра. — Разве теперь мы не близнецы?

Да, в чертах лица и поведении этой стройной кареглазой брюнеткой ещё угадывалась прежняя Лили, но в остальном Сандра не могла узнать сестру, как ни пыталась. Что-то безвозвратно изменилось на уровне ощущений и от новой прекрасной Лили веяло холодом чужеродности.

Доктор Метц успокаивал дочь, как мог, но был не в силах объяснить, как, сохранив Лили жизнь, он лишил Сандру близнеца. Говоря о чуде, которое нельзя отвергать, он надеялся, что дочерям нужно лишь время, чтоб привыкнуть и вновь осознать себя сёстрами.

Через две недели, когда дух Лили окреп и она, наконец, покинула постель, доктор Метц увидел её походку, грациозную и легкую, совсем иную, без тени угловатости, что была у неё прежде и осталась у Сандры. В этот миг он с ужасом для себя понял, что своими собственными руками разверз пропасть между своими дочерями, даровав Лили мягкую и притягательную красоту, и оставив Сандру такой, какой она была всегда. Породив их едиными, в итоге он разделил своих дочерей, навсегда порвав незримую мистическую связь, что связывала близнецов.

Доктор Метц казнил себя. По незнанию и от отчаяния он совершил великое открытие, но совсем забыл о том, что требовал от других — всегда следовать принципам медицинской этики. Отныне он стал не лучше англичанина Рассела, что мучал тело белой женщины Мери. Сам же доктор Метц своим поступком истерзал души обеих своих дочерей.

— Но, учитель, — недоумевал Даниэль, — выходит всё закончилось на десятой стадии, а не на двенадцатой.

— Пожалуй, что так, — безрадостно признал Метц.

— Тогда чем же должны быть умножение и проекция?

— Не знаю. Великое Делание ведь не просто создание философского камня. В сути это создание идеального человека. Но мне не нужен идеал. Мне нужна моя дочь. Живой.

Да, он победил смерть, он выполнил наказ деда, альбионского доктора Рассела и «московского Сократа». Но «московский Сократ» наставлял воскрешать отцов. Отцов, но никак не детей. Доктор Метц запустил механизм воскрешения ровным счётом наоборот, но ему не было стыдно за это. Он сделал всё, как должно, потому что отцы не должны переживать собственных детей.

А в голове доктора неизменно мелькала нехорошая мысль. Это он, а не дед, закончил дело Диппеля Франкенштайнского — оживил покойника, родную дочь, приговоренную к смерти. И она стала совсем другой — новым человеком, что сможет жить в новом, безвозвратно изменившемся мире.