Роберт стянул к городу все имевшиеся силы несмотря на то, что переброска подкреплений из Апулии и Калабрии была затруднена действиями венецианского флота, и приготовился к решающему сражению. Излагая ход битвы при Диррахии 18 октября 1081 года, Анна Комнина утверждает, что варяжская гвардия императора Алексея под командованием Намбита, «воины с обоюдоострыми мечами» или «секироносцы» получили приказ спешиться и наступать впереди боевых порядков византийской армии, поскольку имели большие щиты. В варяжской гвардии в эпоху Алексея Комнина служили не только норвежцы и русские, как при Василии II и Константине IX Мономахе, но также англосаксы и даны. Приток англосаксов, сторонников Этгара Этелинга, в византийскую армию, по свидетельству Ордерика Виталия, был связан со жгучей ненавистью, которую они испытывали с 1066 года к французским норманнам – поработителям Англии. Как только началась война между Византийской империей и Гвискаром, англосаксы с радостью предложили василевсу свои услуги и, вероятно, были причислены к варяжской гвардии. Возможно, что среди солдат варяжской гвардии англосаксонского происхождения находились и те, кто эмигрировал из Англии сразу после 1066 года.

Следует подчеркнуть, что в конце XI века существовали очень прочные связи между англосаксами, данами и династией Рюриковичей, правившей на Руси. В частности, дочь Гарольда Годвинсона, убитого при Гастингсе, и Эдит Лебединой Шеи принцесса Гита Уэссекская (1053/61–1098/1107) была женой Владимира Мономаха (1053–1125), князя Смоленского и Черниговского, а впоследствии великого князя Киевского. По мнению А. В. Назаренко, Гита принимала участие в Первом крестовом походе вместе с германскими рыцарями Готфрида Бульонского и была похоронена в Палестине в 1098 году[319]. Бабкой самого Владимира Мономаха была Ингигерда (1001–1050), дочь Олафа Шетконунга, короля Швеции. С этой точки зрения не может вызывать удивления существование в Константинополе скандинавско-русской воинской корпорации, к которой на определенном этапе примкнули англосаксы – сторонники свергнутой норманнами Уэссекской династии.

Армия Алексея подошла к Диррахию в середине октября. Несмотря на мнение некоторых военачальников, в частности Георгия Палеолога о том, что необходимо отказаться от атаки норманнских позиций и лучше блокировать лагерь Роберта Гвискара с суши, император прислушался к мнению горячих голов. Было решено атаковать Роберта утром 18 октября 1081 года. Варяги отбили атаку конных и пеших норманнов из отряда Амико, графа Джовинацо, отбросили неприятеля в море и вклинились в боевые порядки главных сил армии Роберта. Вдоль берега курсировали союзники Алексея – легкие венецианские корабли, экипажи которых расстреливали беглецов из луков и при помощи греческого огня. Бегущие норманны из отряда Амико были остановлены графиней Гаитой (Сешельгаитой), супругой Роберта, которая бросилась в гущу схватки верхом на коне с копьем наперевес, подобно Палладе. Роберт, заметив, что варяги вымотаны непрерывным маршем, боем и тяжестью оружия, бросил своих рыцарей в контратаку. В результате варяги были разгромлены и часть их забаррикадировалась в церкви святого Михаила Архангела, где доблестные воины были сожжены подоспевшими норманнскими рыцарями. Этот знаменитый эпизод, рассказанный Анной Комниной, вероятно, со слов участников сражения, вполне заслуживает доверия. Англосаксы и английские даны, служившие в варяжской гвардии, вполне могли мечтать свести счеты с завоевателями их страны, поэтому потеряли осторожность и ринулись в самоубийственную атаку.

Героическое поведение лангобардской аристократки Гаиты, жены Роберта, не вызывает сомнений или удивления. В описываемое время подобное поведение весьма характерно для знатных дам – представительниц западноевропейского высшего общества. Подобной воинственностью отличались такие старшие и младшие современницы Гаиты как Матильда Тосканская, «императрица» Матильда Норманнская, Ида Австрийская, донья Уракка Кастильская, позднее Элеонора Аквитанская. Бесспорно, истоки подобного поведения знатных аристократок XI–XII веков следует искать в высоком социальном статусе женщины в древнем германском обществе, который констатировал еще Тацит. Подобный статус неоднократно находил отражение в мифологической традиции германцев, в частности, скандинавов, которая формировала мировоззрение и систему воспитания в знатных норманнских семьях. Мифологические героини, такие как Климхильда и Брюнхильда из «Песни о Нибелунгах» (das Nibelungenlied) и «Старшей Эдды», Лагерда, супруга Рагнера Лодброка, из сочинения Саксона Грамматика, а также реальные исторические персонажи, такие как Аса Харальдсдоттир, королева Агдера, описанная Снорри Стурлусоном, святая Хельга (Ольга), княгиня Киева, были воспеты в эпической и летописной традиции. Эти персонажи сохраняли свое влияние в семейных преданиях германской знати даже тогда, когда после принятия христианства и в результате социально-политического развития норманнов дружина викингов трансформировалась в рыцарское сословие по образцу класса професиональных воинов Германии и Франции. Историк Никита Хониат, родившийся вскоре после кончины Анны Комниной, описывая немецкую армию короля Конрада III, проходившую в 1147 году в ходе Второго крестового похода по территории Византийской империи, свидетельствовал о том, что в войске Конрада были знатные дамы, подобные древним амазонкам.

Эти дамы подобно рыцарям ездили верхом на конях, носили доспехи и оружие, чем изрядно шокировали ромейских аристократок, еще воспитанных в духе «Домостроя» Катакалона Кекавмена. Особенно выделялась среди дам одна из них, судя по всему, какая-то принцесса из династии Штауфенов, которую Хониат называет новой Пентесилеей[320]. Подобное зрелище могла наблюдать в 1147 году и сама Анна Комнина, трудившаяся в это время над созданием «Алексиады». Впрочем, византийская эпическая традиция была хорошо знакома с образом женщины-воина как благодаря влиянию античной литературы – история Пентесилеи Арктина Милетского, Томирис Геродота, Амага и Тиргатао Полиена были популярны среди византийской образованной публики, – так и в силу определенного влияния германского эпоса в эпоху викингов на византийскую военную элиту. В качестве примера можно упомянуть поединок Дигениса Акрита и арабской княжны Максимо, мчавшейся на вороном арабском скакуне с копьем наперевес, о котором повествует сам Дигенис Акрит в знаменитой византийской рыцарской поэме X–XI веков[321].

Следует отметить, что серьезные сомнения при описании атаки варягов вызывает утверждение Анны Комниной, что будто бы они – варяги – спешились по причине своих больших щитов. Будто бы пешие варяги с большими щитами отбили атаку конных и пеших норманнов из отряда Амико, а потом преследовали врага и нарвались на главные силы Роберта. При чтении этого описания у некоторых любителей эпохи викингов возникает соблазн представить себе классический «скъяльборг», активно применявшийся викингами на полях сражений в IX–X веках. Существует даже гипотеза, согласно которой «скъяльборг» (стена щитов) появился у скандинавов еще раньше, в вендельскую эпоху (VI–VIII века), под влиянием тактики позднеримского легиона, описанной Вегецием, и применявшейся франками в эпоху Меровингов.

Влияние римского военного искусства на военное искусство северных германцев в поздней Античности представляет собой доказанный факт. Примером такого влияния служит эволюция германских шлемов вендельской эпохи, восходящих к шлемам позднеримской армии. Почему же «скъяльборг» не мог дожить до 1080-х годов? Если вернуться в XI век и вспомнить Ковер из Байе, то можно предположить, что в битве при Диррахии пешие варяги отбили атаку норманнов, построившись в «скъяльборг». Затем они нарушили строй и пошли в атаку, поддавшись притворному отступлению конных норманнских рыцарей, подобно англосаксам Гарольда в битве при Гастингсе, после чего были контратакованы конными рыцарями и разбиты. Однако подобное литературное представление о битве при Диррахии, навеянное любовью к викингам и скандинавским сагам – и, вроде бы, подтвержденное рассказом Анны Комниной и созерцанием Ковра из Байе, – в действительности не выдерживает никакой критики.

Во-первых, хорошо известно, что норманны и франки к 1081 году воевали на конях достаточно давно. Боевой конь, по существу, был главным видом оружия норманнских и французских рыцарей, которые после 1066 года распространили передовую для своего времени тактику конного боя на своих новых вассалов в Англии. Лангобарды – итальянские подданные Роберта, были хорошо знакомы с традициями верховой езды благодаря длительному кочеванию их предков вместе с гуннами по степям Паннонии, при этом они обладали первоклассной кавалерией со времен Албоина и завоевания Италии (568 год). Разбить конных норманнов и лангобардов из отряда Амико, преследовать их, загнать часть из них в море, спровоцировать отчаянную доблесть Гаиты, а потом вклиниться в боевые порядки главных сил Роберта пешие варяги никак не могли в силу неизбежных физических ограничений маневра, которые испытывает тяжелая пехота в плотном строю. Подобные маневры варягов были возможны лишь тогда, когда варяги, как и их враги норманны и лангобарды, вели конный бой.

Общеизвестным фактом является то, что в конном бою сшибка и рубка – явления достаточно редкие. Чаще всего при сближении двух атакующих отрядов конницы одна из сторон теряет строй и поворачивает назад в решающий момент, не дожидаясь сшибки. Это связано в первую очередь с тем, что лошадь – животное стадное. Стоит какой-то из лошадей заволноваться, испугаться, шарахнуться в сторону, столкнуться с соседом – и строй нарушается. В такой момент важнейшим условием сохранения кавалерийского подразделения является быстрое отступление, быстрый отрыв от неприятеля, дабы затем перестроиться, собрать распылившуюся конницу и атаковать вновь. В силу данного обстоятельства любое кавалерийское подразделение несет наибольшие потери вовсе не в ходе сшибки и рубки, подобно пехоте, а в результате преследования конными массами противника. Нечто подобное, вероятно, и произошло в тот момент, когда варяги контратаковали норманнов и лангобардов Амико, потому что варяги на самом деле атаковали неприятеля на конях с большими щитами и копьями. Нет ничего удивительного в том, что варяги применили против норманнов и лангобардов новейшую тактику атаки в конном строю, опрокинули врага и пустились в преследование. Заимствование военных новинок в Средние века происходило очень быстро, если эти военные новинки были по-настоящему эффективны. Варяги заимствовали у норманнов конную тактику точно так же, как норманны заимствовали до этого осадную тактику у византийцев в южной Италии.

Часть отступающих норманнов действительно оказалась прижата к морю конными варягами, а часть откатилась к главным силам Роберта. Тактика притворного отступления, характерная для степных кочевников – сельджуков, печенегов и половцев, – была известна норманнским рыцарям и успешно ими применялась. Однако поведение Гаиты свидетельствует о том, что отступление отряда Амико было настоящим бегством.

Во-вторых, «скъяльборг» – тактический прием скандинавской и англосаксонской пехоты, господствовавший в Британии в эпоху викингов – уже продемонстрировал свою полную неэффективность и несоответствие времени в битве при Гастингсе в 1066 году. Об этом знали не только ветераны Вильгельма Завоевателя и Гарольда, но и широкое общественное мнение в Нормандии и Англии, в том числе благодаря созданию Ковра из Байе. Трудно представить себе, что варяги из гвардии византийского императора, имевшие опыт длительных войн с конными кочевниками, знавшие не понаслышке о причинах поражения Гарольда при Гастингсе, почему-то вдруг в битве при Диррахии слепо воспроизвели устаревшую уже к 1066 году тактику ополчения англосаксонских хускарлов.

Пассаж Анны Комниной о спешивании варягов – как, вероятно, и ее рассказ об участии в битве пехоты вообще – скорее всего можно объяснить влиянием античных литературных штампов. Анна Комнина прекрасно знала Гомера и волей-неволей пыталась о современных сражениях рассказывать языком Гомера[322] и используя его образы, или, в лучшем случае, вспоминая парады пеших скутатов по площадям Константинополя, в которых действительно могли принимать участия спешившиеся подразделения варяжской гвардии. Для исследователя, знакомого с реальным военным делом в Европе и на Востоке XI–XII веков, очевидно, что всякий раз, когда литературные источники того времени сообщают о пехоте, под пехотой подразумеваются либо нестроевые хозяйственные части, не принимающие участия в бою, либо конница. Именно так и обстоит дело с реальным участием варяжской гвардии в битве при Диррахии. Анна Комнина, рассказывая о конной битве при Диррахии, употребляет античный термин «фаланга», который также не должен вводить читателя в заблуждение, вызывая ненужные ассоциации с македонскими гоплитами времен сражений при Киноскефалах и при Пидне. Анна под фалангой всегда подразумевает построение латной конницы, готовой к бою.

Роберт бросил всех своих рыцарей в атаку сомкнутым строем и прорвал фронт византийской армии, разрезав ее на части. В схватке пал Константий Дука, брат бывшего императора Михаила VII Парапинака. Погибли также Никифор Синадин, Никифор Палеолог, отец Георгия, стратига Диррахия, упоминавшийся еще Никифором Вриеннием, и многие знатные воины. По свидетельству Лупа Протоспафария, Алексей Комнин потерял в этот день до шести тысяч человек. Сам император Алексей был атакован тремя рыцарями – Амико, Петром Алифой и еще одним неназванным норманном. Под одним из нападающих конь отпрянул в сторону, и копье прошло мимо императора. У другого нападающего Алексей мечем выбил копье и отсек ему руку, наконец, третий нападающий промчался мимо. Алексей откинулся назад, на круп коня, и меч норманнского рыцаря лишь только сбил шлем с головы императора, но не причинил ему никакого вреда. Как повествует Анна Комнина, отряд сельджуков, служивших в войске Алексея, был к этому моменту совершенно разбит, а сербский князь Константин Бодин, струсив, бежал со своим отрядом с поля боя, даже не вступив в схватку с противником. В руки Роберта попала палатка императора, располагавшаяся возле церкви святого Николая. Роберт остался возле палатки, чтобы не допустить расхищения ее содержимого, отправив самых доблестных рыцарей в преследование и приказав им схватить Алексея. Сам император обратился в бегство, понадеявшись на выносливость своего коня.

Анна приводит рассказ своего отца о том, как он, атакованный возле деревни Какиплевра норманнскими рыцарями, сумел прорваться из окружения благодаря коню по прозвищу Сгуриц. Этот конь был в свое время, после битвы при Каловарии, захвачен Алексеем у Никифора Вриенния старшего. Если верить Анне – которая сообщает то, что рассказывал ей отец, – левая шпора Алексея впилась в седло, в правой руке император крепко сжимал рукоять меча и избегал удара норманнских копий при помощи своеобразной джигитовки, отклоняясь то вправо, то влево. Конь проявил силу и доблесть, мчался подобно крылатому Пегасу, и взлетел на возвышенность, оставив неприятелей позади. Отметим, что стремительность коня спасала императора и позднее. Когда василевс столкнулся с новым отрядом норманнских рыцарей, то решительно атаковал противника, доверившись быстроте коня. Благодаря этому обстоятельству Алексей смог копьем выбить из седла двух норманнов и оторваться от преследователей.

Итоги сражения под Диррахием были настолько ужасны, что некоторые исследователи, в частности Джонатан Харрис, утверждали, будто масштаб поражения был вполне сопоставим с результатами битвы при Манцикерте. Потери ромеев достигали 5000 убитыми и ранеными, при этом варяжская гвардия, лучшая часть армии, была практически полностью уничтожена[323]. Алексей, раненый в голову, спасся, однако Диррахий был полностью блокирован, а Георгий Палеолог, принимавший участие в сражении, был лишен возможности вернуться в город.

Сдачу Диррахия Анна связывает с изменой рыцарей из Амальфи. Амальфитяне, богатая родина которых была захвачена Робертом в начале 1070-х годов, воевали на стороне Византийской империи вместе с венецианцами. Однако безвыходность положения заставила их потребовать сдачи города и убедить византийское командование в необходимости капитуляции. Один из изменников выдвинул Роберту в качестве условия… брачный контракт – крепость сдается норманнам в том случае, если Роберт даст согласие женить своего сына на дочери негодяя. В итоге Роберт вступил в город. Зима 1081–1082 года, вероятно, прошла под знаком взаимных приготовлений к новой кампании, так как потери норманнов за время осады Диррахия и в сражении 18 октября 1081 года были достаточно ощутимы[324].

По-видимому, Алексей использовал оперативную паузу, связанную с зимним временем, для переговоров с германским королем. Он заплатил Генриху IV 360000 золотых иперпиев и убедил его в необходимости нанести удар по папе и по норманнам именно теперь, когда Роберт готовится к решающему наступлению на Константинополь по Эгнатиевой дороге. Анна Комнина приводит письмо Алексея, адресованное Генриху IV, в котором подробно описываются условия сделки. Источники, в частности, труд Анны, не сообщают нам точной хронологии событий, однако вероятно, что еще до Рождества 1081 года германская армия пересекла альпийские перевалы и спустилась в Ломбардию, а в начале 1082 года совершила марш на Рим. Антипапа Климент III был доставлен Генрихом в Тиволи, Рим осажден, а сам король вернулся в Ломбардию, поскольку коммуникации германской армии находились под угрозой в связи с активным сопротивлением папских гарнизонов, разбросанных в тосканских владениях маркграфини Матильды и в Умбрии. Главным оплотом сторонников Григория VII была Мантуя, где заперлись Матильда и ее духовный наставник, друг Григория VII Ансельм, епископ Луккский. Ансельм составлял в это время юридическую компиляцию, которая была призвана обосновать главенство папы над императором, светскую власть папы над Римом, примат папы в Католической Церкви над остальными епископами и патриархами, необходимость лишения императора инвеституры духовенства[325]. Компиляция базировалась на Лже-Исидоровых декреталиях, Константиновом даре и, опосредованно, на более ранних сборниках канонического права, составленных в эпоху Меровингов[326]. Параллельно Ансельм вел активную полемику с антипапой Климентом, отстаивая права Григория VII в духе «Диктата папы».

Роберт вынужден был покинуть театр военных действий в Эпире и поспешить на помощь Григорию VII, оставив на Балканах часть сил во главе с сыном Боэмундом. В апреле-мае 1082 года Роберт во главе своей армии подошел к Риму, снял осаду города и сам блокировал Климента III в Тиволи. Затем Роберт вынужден был подавлять восстание своих апулийских вассалов[327]. Алексей Комнин, разумеется, постарался использовать отсутствие Роберта для того, чтобы собрать новые силы и обрушиться на Боэмунда. По мнению Я. Н. Любарского, склонного в данном случае доверять расчетам Ф. Шаландона, в мае 1082 года Алексей выступил в поход в Эпир и вскоре атаковал Боэмунда около крепости Янина. К этому времени Боэмунд сумел привлечь на свою сторону некоторое количество жителей Эпира, отчаявшихся, по словам Анны, в перспективах Алексея одержать победу над норманнами. Описание битвы при Янине свидетельствует о серьезных проблемах, существовавших в это время в византийской армии. В первую очередь Алексей осознал, что его армия не в состоянии выдержать конную атаку норманнских рыцарей, и, тем более, эта армия не может перехватить инициативу в войне. Для того, чтобы укрепить центр построения своих сил, император приказал соорудить легкие колесницы и приставил к ним тяжеловооруженную пехоту. Задача этой пехоты не вполне ясна. Анна пишет, что солдаты должны были толкать колесницы вперед длинными шестами навстречу атакующим норманнам и таким образом прорвать их плотный строй. Довольно странный способ обороны! Возможно, Алексей в самом деле соорудил какое-то подобие вагенбурга из телег, подражая печенегам, а за телегами укрыл тяжелую пехоту с копьями – спешенных варягов или катафрактов. В начале битвы Алексей рассредоточил т. н. «пельтастов», под которыми Анна, видимо, имеет в виду отряды конных лучников – сельджуков или печенегов, – которые должны были завязать бой, находясь на дистанции, и, таким образом, попытаться расстроить построение норманнов. Подобные тактические изобретения, как и следовало ожидать, привели ромеев к новому тяжелому поражению. Увидев вагенбург и пехоту с копьями за телегами, Боэмунд разделил своих рыцарей на два отряда и нанес мощный удар на флангах. Армия Алексея разбежалась, а сам император уже был готов умереть в бою, но вновь чудом остался жив, прорвавшись из окружения на своем прекрасном коне. Разбитый василевс прибыл в Охрид и принялся собирать рассеявшиеся войска.

Через некоторое время – по мнению Я. Н. Любарского, летом-осенью 1082 года – Алексей получил подкрепления и решил дать Боэмунду новое сражение. Предварительно перед фронтом византийской армии были рассыпаны триболы для того, чтобы кони норманнских рыцарей повредили ноги, и атака врага захлебнулась. Затем ромеи, по плану императора, должны были атаковать по всему фронту – тяжелая кавалерия центра получила приказ идти в наступление медленно, шагом, дабы кони избежали рассыпанных триболов (не вполне понятно, каким образом Алексей надеялся осуществить подобный рискованный маневр на практике), а конница на флангах должна была окружить врага. Результат подобной оборонительной тактики предсказать было несложно. Боэмунд, хорошо организовавший разведку и целиком владевший инициативой, воздержался от атаки, предоставив возможность ромеям начать сражение. Поскольку атаковать шагом через триболы, рассыпанные самими же византийцами, было бессмысленно, у Алексея не оставалось иного выхода кроме как атаковать на флангах, где обычно ромеи ставили легкую кавалерию и конных лучников. Поэтому совершенно естественно, что норманны достойно встретили фланговую атаку ромеев контратакой в плотном строю с копьями наперевес, и армия Алексея была снова разбита наголову. Император некоторое время бился в центре построения во главе тяжелой конницы, не имея возможности из-за рассыпанных триболов ударить в центр Боэмунда, а затем бежал с поля боя. Боэмунд после двух побед в крупных полевых сражениях продолжил наступление.

С чем же были связаны все эти поражения византийской армии, которая до 1071 года считалась непобедимой как на Западе, так и на Востоке? По-видимому, причина поражений заключалась вовсе не в бездарности Алексея, который уже успел зарекомендовать себя к началу 1080-х годов как талантливый полководец. Причина заключалась в качестве армии, которая досталась в распоряжение Алексея, и император в своей оборонительной тактике лишь исходил из реального состояния своей армии. Все происходящее на норманнском театре военных действий было следствием катастрофических потерь личного состава, которые понесла византийская армия после битвы при Манцикерте, воюя одновременно на нескольких фронтах: против сельджуков в Анатолии, против печенегов во Фракии, против норманнов в Италии и в Анатолии, а также в ходе гражданских войн 1072 года и в конце 1070-х годов. Лучшие офицеры – стратиги и архонты – были выбиты в непрерывных боях. Восточные фемы, в частности Армениак и Каппадокия, которые на протяжении многих десятилетий поставляли империи лучшие тагмы акритов и стратиотов, теперь были потеряны. Часть подразделений восточной армии осталась вместе с Филаретом в Латакии и была отрезана сельджуками от основной территории империи. Балканские фемы были разорены печенегами и мятежами болгар. Ресурсная база империи сократилась более чем вдвое. Наконец, в битве при Диррахии тяжелые потери понесла лучшая часть византийской армии – варяжская гвардия. Алексею ничего не оставалось кроме как опереться на отряды наемников, собранные наспех, взаимодействие которых не было должным образом отработано. Сельджуки и печенеги, нанятые за деньги, были заинтересованы в грабеже более, чем в победе над врагом. Они не могли выдержать конной атаки норманнов с копьями наперевес. Немецкие и франкские рыцари Алексея, также наемные, не желали рисковать на поле боя ради таких соратников, которых они справедливо рассматривали как варваров и язычников. На фоне такого катастрофического состояния византийских вооруженных сил Роберт и Боэмунд располагали небольшой, но крепко спаянной армией рыцарей, объединенных одинаковым происхождением, общей религией, общим языком, общей культурой, личной преданностью своему сеньору, и которые уже несколько десятилетий шли вместе с ним от победы к победе.