Книги
Время Анны Комниной
Однако существовало одно серьезное и важное различие между византийским и классическим римским правом в понимании природы императорской власти, которое было сформулировано в первый период иконоборчества. С точки зрения византийского права – как права христианской империи, – единственным ограничителем воли императора, и, добавим, воли различных претендентов на императорский престол, было Священное Писание, т. е. Божественные заповеди. В 741 году в преамбуле к Эклоге императоры Лев III Исавр и Константин V Копроним писали следующее: «И так как Бог вручил нам императорскую власть, такова была Его благая воля, Он принес этим доказательство нашей любви к Нему, сочетающейся со страхом, и приказал нам пасти самое послушное стадо, как корифею апостолов Петру; мы полагаем, что ничем не можем воздать Богу должное скорее и лучше, чем управлением доверенными им нам людьми – согласно закону и с правосудием…»[174]. Подобное признание уже не имело ничего общего с традициями римского права, но проистекало из христианской идеи легитимности, на которой была основана политическая философия в Византийской империи. Таким образом, с точки зрения императоров Льва III Исавра и Константина V Копронима власть императора была обусловлена уже не народной легитимацией, но, как в Ветхом Завете, получила санкцию непосредственно от самого Бога.
Из подобной декларации, впрочем, проистекал весьма опасный практический вывод. Если императорская власть основана на воле Бога, в таком случае любой ромей, почувствовавший высшее призвание к императорской порфире, может начать рискованную игру и борьбу за престол, может заставить себя уверовать в любое происхождение и включиться в эту борьбу, объявив себя наследником покойного императора. Напомним, что именно в эпоху составления Эклоги появился Лже-Тиберий Пергамен – мнимый сын императора Юстиниана II Ринотмета. Как известно, нередко самозванцы искренне верили в подлинность своего происхождения. Несколько позднее на божественную легитимацию императорской власти, провозглашенную в Эклоге, опиралась императрица Ирина (780–802), которая свергла своего сына и стала первой женщиной в истории Византии, правившей империей как суверен от своего собственного имени.
В эпоху Македонской династии, после издания императором Львом VI Философом (886–912) в 886 году Эпанагоги, византийская политическая теория – по крайней мере, на официальном уровне – вернулась к христианизированному римскому обоснованию императорской власти, основанной на законе как на Божественном принципе. Эпанагога отменяла Эклогу, изданную императорами-иконоборцами, т. е. еретиками, и утверждала несколько иные принципы легитимации императорской власти: «Император – законная власть (ἔννομος ἐπιστασία), общее благо для всех подданных. Он не подвергает кого-либо наказанию из неприязни к нему и не делает добра, исходя из пристрастности, он дарует награды беспристрастно, подобно арбитрам в борьбе… Предназначение императора – благодетельствовать, поэтому он и называется благодетелем. И когда он прекратит благодетельствование, кажется, что он извратит характер императорской власти по сравнению с древними законами… Император должен защищать и укреплять, во-первых, все написанное в Божественном Писании, потом также все догматы, установленные семью святыми соборами, а также избранные римские законы… Император должен отличаться православием и благочестием и прославляться в божественном усердии, сведущим в догматах о Святой Троице и в определениях о домостроительстве через воплощение Господа нашего Иисуса Христа»[175].
Согласно Эпанагоге, императорская власть основана на абстрактных понятиях закона и благодеяния, также она обязана защищать основы христианского вероучения. Подобные принципы в действительности не отменяли ни древнеримскую идею о делегировании императору верховной власти народом, ни представления императоров Исаврийской династии о Божественном происхождении императорской власти.
Характер Эпанагоги вызывал и вызывает бурные дискуссии среди византинистов. Вполне возможно, что этот сборник никогда не был официально действующим правовым кодексом. Как бы там ни было, Эпанагога не могла стать препятствием ни для последующих узурпаций, которыми столь богата история Македонской династии, ни для самозванчества, которое расцвело в эпоху Анны Комниной.
Право Льва Исавра, Исаака Комнина, Никифора Вотаниата и Алексея Комнина на византийский престол было фактически обосновано при помощи тех же аргументов, при помощи которых римляне оправдывали верховную власть Цезаря и Октавиана, Веспасиана и Константина Великого. Сущность этих аргументов заключалась в утверждении, что император выполняет функции древнеримского диктатора, который получает одобрение «римского народа», т. е. римской армии, а также патрициев, т. е. сената, и таким образом спасает государство от «тирании». Наследственная монархия, не получающая одобрения «римского народа», рассматривается с этой точки зрения как зло, иногда неизбежное, порой принимающее формы тирании, и чреватое проблемой самозванчества. Самозванец – это подлый человек, раб в античном смысле слова, который пытается узурпировать верховную власть, ссылаясь на свое мнимое кровное родство с императором несмотря на то, что настоящая верховная власть дается «римским народом» диктатору, что и произошло в случае с Алексеем Комнином.
Анна Комнина оставалась до конца верна этой древнеримской идеологеме, и потому в 1118 году она попыталась не допустить превращения Византии в наследственную монархию. Очевидно, многовековая рецепция элементов византийского права и византийской политической культуры в русскую политическую жизнь подготовила почву для появления в России самозванцев задолго до событий Смутного времени. Мы можем рассматривать участие киевского великого князя Владимира Мономаха в мятеже Лже-Диогена II и его участие в судьбе лжецаревича Василько Леоновича как один из элементов этой рецепции.
Руссель де Байоль
История отношений Византийской империи с норманнами начинается в повествовании Анны Комниной со знаменитой истории о том, как молодой стратиг автократор Алексей Комнин был направлен императором Михаилом VII Дукой Парапинаком на Восток, чтобы подавить мятеж Русселя де Байоля – норманнского рыцаря, служившего прежде Византийской империи, но после поражения при Манцикерте в августе 1071 года отложившегося от центральной власти и попытавшегося создать собственное княжество в Каппадокии.
Анна Комнина оставила краткую, но достаточно исчерпывающую характеристику этого знаменитого авантюриста: «Этот кельт был внесен в списки войска, но затем, чрезвычайно возгордившись своей счастливой судьбой, собрал вокруг себя значительные военные силы, в которые вошли частично его соплеменники, частично выходцы из различных других племен, и с этого времени превратился в грозного тирана. В тот момент, когда ромейское владычество заколебалось, турки брали вверх, а ромеи, как песок под ногами, отступали назад, Русель и напал на Ромейское государство. Русель обладал душой тирана, а тут печальное положение дел империи возбудило в нем стремление к тирании. Русель опустошил почти все восточные земли. И хотя на борьбу с ним были посланы многие полководцы, умудренные большим воинским опытом и прославившиеся мужеством, Русель взял вверх над их многоопытностью. Русель то сам нападал, словно буря обрушиваясь на противника, то пользовался помощью турецких союзников»[176].
[Ἧν μὲν γὰρ οὗτος Κελτὸς ἀνέκαθεν τῇ στρατιᾷ Ῥωμαίων κατειλεγμένος, εἰς δὲ μέγα τύχης ἐξογκωθεὶς καὶ δύναμιν συναθροίσας ἀμφ’ αὐτὸν καὶ στρατιὰν ἀξιόλογον τῶν μὲν ἐκεῖθεν ὄντων ὅθεν καὶ αὐτὸς ὥρμητο, τῶν δὲ καὶ ἐξ ἄλλου γένους παντοδαποῦ βαρὺς ἦν αὐτόθεν τύραννος. Πολλὰς δὲ ταλαντεύσεις λαβούσης τῆς τῶν Ῥωμαίων ἡγεμονίας καὶ τῶν Τούρκων καθυπερτερησάντων τῆς τύχης Ῥωμαίων, τῶν δὲ εἰς τὸ κατόπιν ὑπαχθέντων ὥσπερ ψάμμου ποδῶν ὑποσπασθείσης, τηνικαῦτα καὶ οὗτος τῇ βασιλείᾳ Ῥωμαίων ἐπέθετο. Καὶ ἄλλως μὲν ὢν τυραννικώτατος τὴν ψυχήν, τότε δὲ καὶ μᾶλλον ἐξαφθεὶς πρὸς καθαρὰν τυραννίδα διὰ τὸ κατηφὲς τῶν τῆς βασιλείας πραγμάτων τὰ τῆς ἑῴας πάντα σχεδὸν ἐλῄσατο. Πολλῶν δὲ πιστευθέντων τὸν μετ’ αὐτοῦ πόλεμον ἐπ’ ἀνδρείᾳ διαβεβοημένων καὶ πεῖραν εἰσενεγκαμένων πλείστην πολέμου καὶ μάχης, οὗτος ὑπερπαίων ἐφαίνετο καὶ τὴν ἐκείνων πολυπειρίαν. Πὴ μὲν αὐτὸς προσβάλλων καὶ τρέπων καὶ καθάπερ πρηστὴρ ἐμπίπτων τοῖς ἀντικαθισταμένοις αὐτῷ, πὴ δὲ καὶ συμμαχίαν λαμβάνων ἀπὸ τῶν Τούρκων ἀνυπόστατος ἦν ταῖς ὁρμαῖς.]
Рассказывая о Русселе, Анна Комнина исправляет повествование своего супруга Никифора Вриенния, который сообщал о том, что де Байоль был франком, служил в рыцарском отряде (этерии) Роберта Криспина и возглавил его после смерти последнего[177]. Анна называет Русселя не «франком», а «кельтом», т. е. норманном. Союз между Русселем и сельджуками был крайне тревожным симптомом для византийской военной элиты, означавшим только одно: норманны ощущают себя в Анатолии чужаками и, одновременно, рассматривают территории империи как объект завоевания, ради чего готовы вступать даже во временные договоры с турками. (Вероятно, мятеж Русселя де Байоля и его альянс с сельджуками представляет собой первый исторический прецедент позорного франко-турецкого союза, который, разумеется, не был известен ни Пруденсио Сандовалю, ни Бернардино де Мендосе. В противном случае испанская публицистика времен короля Филиппа II (1556–1598) получила бы весьма весомый аргумент в борьбе против французской короны за европейскую гегемонию.) Операция по разгрому Русселя представлена Анной Комниной как первое и отдельное героическое деяние отца, однако из изложения Никифора Вриенния мы узнаем, что боевые действия Алексея Комнина против норманнов Русселя в Анатолии разворачивались одновременно с наступлением сельджуков, которые стремились использовать как плоды победы при Манцикерте в августе 1071 года, так и разорение анатолийских фем в результате гражданской войны между Романом Диогеном и Дуками в 1072 году. В результате Алексей Комнин сразу же оказался перед необходимостью воевать на два фронта.
В тот момент, когда начался мятеж Русселя де Байоля, византийские войска, отправленные на борьбу с сельджуками, находились под командованием Исаака и Алексея Комнинов и были сконцентрированы на развалинах древней Кесарии Каппадокийской[178]. Муж Анны Комниной Никифор Вриенний оставил подробное описание подвигов молодого Алексея Комнина в ходе каппадокийской кампании, которое по каким-то причинам не было включено Анной в текст «Алексиады». В то время как главные силы ромеев под командованием Исаака Комнина были разгромлены сельджуками на границе Каппадокии, а сам Исаак попал в плен, Алексей забаррикадировался в лагере и весь день отбивал атаки сельджуков. При этом будущий император лично атаковал турок на боевом коне и ударом копья выбил из седла сельджукского джигита. Конь Алексея был ранен сельджукскими стрелами. Следующей ночью солдаты Алексея дезертировали, считая положение безнадежным, а Алексей был вынужден вместо своего раненого коня-декстрария взять мула и присоединиться к общему бегству. Затем, бросив выбившегося из сил мула, Алексей продолжил свой путь пешком, не снимая тяжелых доспехов, вплоть до Гавадонии (Девели даг).
После этого поражения Алексей собрал остатки войск в Анкире, съездил в Константинополь за выкупом, необходимым для спасения брата, а затем вернулся в Анкиру и возобновил боевые действия против сельджуков. В ходе этих боевых действий особенно отличились аланские наемники Алексея по имени Арабат и Хаскарис, а сам будущий император со своим конвоем спас некоего византийского стратилата необыкновенно высокого роста, закованного в доспехи и атакованного сельджуками со всех сторон.
Тем временем Руссель активно действовал со своими норманнами в Галатии и Ликаонии. В следующем, 1074 году Руссель наголову разбил византийскую армию под командованием кесаря Иоанна Дуки, младшего брата императора Константина X (1059–1067), и его сына Андроника в битве у Зомпского моста в верховьях реки Сангарий. Как отмечает Никифор Вриенний, роковую роль в поражении византийских войск сыграла измена норманнских рыцарей-наемников под командованием некоего Папаса, находившихся на правом фланге императорской армии и перешедших на сторону Русселя в решающий момент сражения. Иоанн Дука и Андроник попали в плен, а Андроник был вдобавок тяжело ранен, что стало своеобразным возмездием за трагическую гибель императора Романа IV Диогена. После этой битвы Руссель покорил Вифинию и уже начал задумываться о захвате Константинополя. С целью легитимизации своих замыслов Руссель провозгласил императором пленного кесаря Иоанна Дуку, которому впоследствии будет суждено сыграть важную роль в комниновском перевороте 1081 года.
В этот момент император Михаил VII Дука Парапинак и евнух Никифор вступили в переговоры с неким сельджукским ханом, которого Никифор Вриенний называет Артухом. Под этим именем может скрываться Артук бен Эксюк, вождь огузского племени дёгер, участник битвы при Манцикерте и основатель династии Артукидов. Таким образом, инициатива в переговорах с сельджуками о совместных действиях против Русселя изначально принадлежала не Алексею Комнину, как может показаться на основании рассказа Анны Комниной, а правительству императора Михаила VII. Армия Русселя была заперта сельджуками у горы в районе озера Сапанджа. В ходе боя норманны Русселя предприняли попытку прорвать турецкий фронт конной атакой рыцарей в плотном строю, но были окружены под градом сельджукских стрел и разгромлены. Кесарь Иоанн Дука и Руссель попали в плен, но затем были отпущены Артуком за выкуп. Освободившись из плена, Руссель, вероятно, собрал своих прежних сторонников, преимущественно норманнских наемников, и вторгся в старинную фему Армениак, начав опустошать территории вокруг Амасии и Неокесарии. В понтийской области Руссель разбил Никифора Палеолога – последнего византийского наместника Месопотамии и предка императора Михаила VIII, который командовал войском аланских наемников. Никифор не имел средств, чтобы вовремя заплатить аланам обещанное жалованье, а потому решил как можно быстрее атаковать Русселя, но был разгромлен норманнами.
Только после этого очередного поражения император Михаил VII Дука решил направить против Русселя молодого Алексея Комнина, уже успевшего отличиться в борьбе с сельджуками. Как отмечает Никифор Вриенний, первоначально Алексей применил против норманнов тактику рейдовой войны в соответствии с правилами военной школы императора Никифора II Фоки. Ромеи устраивали засады на норманнские отряды, возвращавшиеся из набегов с обозами и добычей, и блокировали их продвижение, а затем били эти отряды по частям. При этом, по свидетельству Никифора Вриенния, Алексей Комнин старался не убивать норманнских рыцарей понапрасну, считая преступным убивать христиан[179]. Примечательно, что о похожем мотиве императора Алексея рассказывает и Анна Комнина, сообщая, что в 1097 году император отдал приказ стрелять из луков по коням франкских рыцарей Готфрида Бульонского, атаковавших предместья Константинополя, но не проливать кровь христиан. Эта деталь весьма показательна – учитывая то, каким образом Алексей захватил Русселя и инсценировал его ослепление – в контексте будущей политики императора Алексея Комнина, направленной на союз с западным рыцарством.
Император Михаил VII Дука Парапинак. Изображение на короне святого Иштвана
Казалось бы, перед Алексеем Комнином была поставлена сугубо военная задача, однако будущий император сумел решить ее, опираясь на дипломатические методы, которые на основании сочинений Константина Багрянородного было бы справедливо определить, как классические методы византийской дипломатии. Дальнейшее повествование Никифора Вриенния дублирует и дополняет его супруга Анна Комнина. Алексей обратился к Тутушу I (Abu Sa’id Taj ad-Dawla Tutush), сельджукскому эмиру Дамаска, с просьбой захватить Русселя де Байоля, который мог опереться не более, чем на несколько сотен норманнских рыцарей и авантюристов.
Приключения Русселя в Анатолии свидетельствовали о том, что норманны представляли собой элемент, который серьезно дестабилизировал военно-политическую ситуацию на Ближнем Востоке в условиях начавшегося сельджукского завоевания Анатолии и Сирии. Еще в 1030-х годах стратиг автократор Георгий Маниак создал специальное подразделение из варягов и норманнских рыцарей, предназначенное для завоевания Сицилии. (Никифор Вриенний и Анна Комнина упоминают это подразделение под названием «маниакатов»[180], которые сохраняли почетное имя своего первого командира спустя много лет после его гибели в бою в 1043 году.) В 1050-е годы на службе у византийского императора Исаака I Комнина находился норманнский авантюрист Эвре. В правление императора Романа IV Диогена норманнский рыцарь Роберт Криспин, командовавший специальным норманнским конным отрядом, изменил императору и перешел на сторону семейства Дук после битвы при Манцикерте. Норманнские рыцари легко предавали византийское правительство, переходя на сторону различных местных узурпаторов, таких как, например, армянский стратег Филарет Варажнуни, захвативший власть в Антиохии, или даже на сторону сельджуков. Как отмечает в своих исследованиях В. В. Прудников, норманны пытались закрепиться в Анатолии на протяжении всей второй половины XI века, и участие норманнских рыцарей в Первом крестовом походе, приведшее к основанию Антиохийского княжества, не было серией спонтанных территориальных захватов, но стало закономерным следствием многолетней норманнской экспансии[181]. Впрочем, сельджукские атабеки и эмиры прекрасно понимали, что норманны – крайне ненадежный союзник.