Туалеты, с десяток дыр на постаменте, тоже дощатые. Девчоночьи туалеты отделены от наших слабой перегородкой. И не было для многих из нас запретного плода слаще, чем подглядывание в многочисленные дырки за приземлившимися соседками. Обычно они это чувствовали и поднимали страшный крик на весь лагерь, но поймать ни разу никого не удалось.
Лагерный день начинался звуками горна, выводившего незамысловатую мелодию, которую мы распевали так: «вставай, вставай, шкарята надевай». Быстро к умывальнику под открытым небом, чистим зубы, ополаскиваемся – и на построение. Нет, не на завтрак. Вначале общее построение на лагерной линейке с подъемом красного флага под звуки Гимна Советского Союза, исполняемого детским духовым оркестром.
На линейке извещали о распорядке дня, делали важные сообщения, а также с позором изгоняли из пионерских рядов провинившихся. Самая распространенная провинность – курение. В первом старшем отряде курили почти все. За папиросами бегали в ларек на станцию. Получалось два нарушения, ибо другим считался уход от лагеря более чем на полкилометра. Нередко сообщали о побеге из лагеря. Часть ребят, особенно из «домашних», суровых и нудных условий местной жизни не выдерживала и сбегала уже день на третий.
На моей памяти произошло даже исключение из пионеров. Трое «ухарцев» замыслили дело, до той поры неслыханное: похитить сладкое из кухни. Они дождались тихого часа, ухода взрослых из столовой и стырили ящик с финиками. А в ящике – весь лагерный полдник. Каким-то способом они дотащили его к реке, там вскрыли и начали «лакомиться». Но финик – продукт, на простой желудок не рассчитанный, да и вообще много этой вкусности не съешь. Насытились быстро, а ящик практически полный. Что делать? Не мудрствуя, сбросили в реку. После явились в павильон, улеглись и, пресыщенные, уснули. Пришло время полдника, дежурные разлили чай по кружкам, пошли в кладовую за финиками и не обнаружили их. Что тут поднялось! Стали искать пропажу, и вскоре самые маленькие из младшего отряда нашли её на дне реки. С помощью взрослых ящик извлекли, но финики оказались непригодны к употреблению. Они размокли и потекли. Лагерь без полдника, начались поиски виновных. На общем построении обещали вызвать милиционеров с розыскными собаками, которые обнаружат виновников по запаху, якобы оставшемуся на ящике. Кто-то из участников кражи поверил в ту «лабуду» и смалодушничал. Виновников выставили перед линейкой и прилюдно исключили из пионеров, сняли красные галстуки, сообщив, что уже утром их, как исключенных, из лагеря отвезут в город.
К нашему большому удивлению, старшим оказался капитан нашей футбольной команды, громившей команды всех пионерских лагерей в округе. Любимец публики, особенно девчоночьей, стоял понурив голову, а после линейки сбежал. Его искали. Но зря. Как потом оказалось, он отправился прямиком на станцию и уехал в город на притормозившем товарнике. Я хорошо знал этого парня из «белого корпуса». Позже он стал известным хирургом и профессором Ярославской медакадемии. Сейчас его уже нет.
Но возвратимся к самой линейке. Подъем флага – это, как минимум, минут пять, и поскольку происходит утром, то без проблем. А вот вечером при спуске флага мы буквально мучились, потому что местность перенаселена комарами. Мы же в трусах (брюки брались одни и только для торжественных случаев) должны стоять, не шевелясь, на протяжении всего ритуала. Время от времени кто-то обязательно «взлягивал», стараясь согнать присосавшегося комара, тогда наша старшая пионервожатая давала команду начинать всю процедуру сначала. Нередко истязание длилось до получаса и дольше.
Старшую пионервожатую мы ненавидели всей своей детской душой, и если появлялась хоть маленькая возможность отомстить, то использовали её. Обычно дело ограничивалось тем, что из-за кустов мы распевали «старшая вожатая, дура конопатая», что бесило её, симпатичную, черноволосую и черноокую. Учителей своих за очень редким исключением не помню по имени, а её – не только по имени, но и по фамилии и до сих пор. Это Зоя Беляйкова, известная в Ярославле акробатка. Чем она покорила фабком, не знаю, но каждый раз нам для знакомства представляли одну и ту же «гарну дивчину» в пионерском галстуке, красиво спадавшем своими концами на высокую грудь. И процедуры с поднятием и спусканием флага продолжались.
День был наполнен уборкой территории вокруг павильона, всякими построениями у входа для разучивания речовок, пионерских песен, маршировкой. Далее следовали общелагерные мероприятия, из которых самое веселое – игра «Военная тайна», когда мы бегали в поисках запрятанных записок, указывавших направление к записке следующей. И так до конца маршрута, в конце которого, если повезет, находился приз, чаще всего в виде угощения для всего отряда. Далее – дежурство по лагерю, значит, и по столовой. Мы тогда сами чистили картошку и овощи, сами накрывали и убирали столы, а вечером сдавали столовую в полной чистоте и порядке. Неприятная работа? Не скажите! Зато дежурным в обед выставлялся целый бак компота. Подчеркну, не сэкономленный во время разлива, а готовившийся специально для дежурного отряда. К тому же дежурные по столовой могли не спать в тихий час, и мы отрывались на этом компоте до икоты и поноса.
В целом кормили нормально, а в сравнении с домом даже хорошо. Но вот суп очень часто давали гороховый, наверное, потому, что горох – самый дешевый продукт, к тому же питательный. С одним недостатком: пучило с него, а газы вылетали шумно и в самый неподходящий момент, например, во время маршировки.
Но в любой ситуации можно найти положительный момент. В тихий час, как только уходили воспитатель с пионервожатым, мы устраивали соревнование, кто громче пукнет и кто продолжительней. Имелся среди нас один, выводил целые рулады, словно играя на басовой трубе, прямо артист оригинального жанра. Суп тот мы звали или музыкальным, или духовым.
В молотовских лагерях всегда была очень сильная художественная самодеятельность, потому что занимались ею профессионалы из фабричного клуба имени Сталина. Одно лето я ходил в танцевальный кружок, где мы разучивали классические бальные танцы с названиями типа «падеграс». Помню название, но не танец. Запомнился другой – «краковяк», который мы танцевали на лагерной сцене в родительский (или посетительный) день. У танца занятная концовка: партнер брал за кончики пальцев партнершу, делал круг и с ходу падал на одно колено. В означенный момент для большей убедительности я не упал на колено, а рухнул на него, разбив в кровь.
Мать, свидетельница моего танцевального триумфа, плакала и ругалась. В танцевальный кружок больше ни ногой, и пару лет подряд занимался в кружке драматическом. Им руководил человек, чрезвычайно своим делом увлеченный, по имени Виленин, с ударением на «и». Имя мне нравилось, и хотелось узнать, что оно значит. Думалось о каких-то франко-испанских корнях, а оказалось просто сокращенное Владимир Ильич Ленин. Виленин, как человек творческий, был неимоверно вспыльчивым и горячим. Добиваясь нужного произношения, жеста, походки, вгорячах мог и выматерить. Но, поскольку мы его любили (как и он нас), то об этой слабости помалкивали. Оба раза ставились очень короткие одноактные пьески из школьной жизни с надуманными приключениями и переживаниями. Однако зрителям, особенно из числа родителей, они нравились, и свою долю аплодисментов мы получали.
Имелась в лагере и своя библиотека, куда я рвался уже по приезде, но она свои двери открывала день на третий-четвертый. Читателей было мало, и я мог неспешно порыться в имевшихся развалах из старых, потрепанных (чтоб не жалко потерять) книг и журналов, всегда находилось что-нибудь любопытное. И уже в отряде, расположившись на койке, мог часами читать, ни на что не реагируя, на чем и попадался не раз, ибо лежать на убранной кровати запрещалось.
Все мы с нетерпением ждали танцевальных вечеров. Мало кто из нас умел танцевать разные там вальсы и фокстроты. Не в том дело, каждый раз с нетерпением мы ждали танца, который именовался «переходный вальс». Суть его в том, что образовывался из пар большой или огромный, в зависимости от числа желающих, круг. Партнеры, соприкоснувшись или ударив друг другу в ладоши, переходили к следующей партнерше (партнеру). А ведь у каждого была своя, тайная, очень редко явная, симпатия. И только в переходном вальсе ты получал возможность прикоснуться к ней. Это и волновало, и будоражило.
Праздником в лагере считался посетительный день, когда родители могли приехать, поменять грязные наши трусы и майки на чистые и подкормить чем-нибудь вкусным. Но и руководство лагеря не из дураков, меню в этот день поражало бедное воображение перекопских обывателей и качеством, и разнообразием. Короче, гулянка полная. Этого дня все ждали с нетерпением. Мы выходили сразу после завтрака далеко за пределы лагеря к дороге на станцию. Родители шли длинной чередой, и каждый вглядывался, стараясь не пропустить своего. О том, как горько становилось, если к тебе не приезжали, и говорить не приходится.
Дождавшись матери, брал её за руку, и в лагерь мы шли уже вместе. Затем она у павильона дожидалась, пока я соберу белье грязное и оставлю себе чистое. Затем уходили куда-нибудь на природу, и она кормила меня доставленными гостинцами. Обычно это печенье и конфеты. Но однажды она привезла литровую банку очищенной хамсы, приправленной зеленым луком и пахучим подсолнечным маслом, действительно любимой мною. Ну, сколько я мог съесть – грамм 100 максимум. Остальное принес в палату и выставил на общий стол:
– Налетай, пацаны!
И они налетели, литровая банка опустела в несколько минут, и самые предприимчивые, заглядывая матери в глаза, спрашивали:
– Всё? Больше нет?
Еще один посетительный день запомнился тем, что проходил в юбилей нашего лагеря. Руководство комбината послало приглашение Вячеславу Михайловичу Молотову. И он откликнулся. Где-то к обеду над лагерем вдруг появился одномоторный самолет-биплан, который, сделав круг, приземлился на обширной поляне внизу, служившей футбольным полем. Все бросились к самолету, с которым прибыло и поздравление от главы Советского правительства, и подарки. Что было подарено, не помню, но помню, что тогда в лагерь приехал директор комбината «Красный Перекоп» по фамилии Кустарев, являвшийся, как говорили, свояком А.Н.Косыгина. Высокий, статный, в шикарном светло-синем костюме, на лацкане пиджака которого горела звезда Героя Социалистического Труда. В лагере на общих основаниях постоянно отдыхали две дочери его. Хочу подчеркнуть, на общих основаниях. Мы знали их, они знали нас, не задирали носа и не «кобенились» перед строем. Впрочем, иначе с перекопской пацанвой нельзя, народец дружный, даже, точнее будет сказать, коллективистский, где обязательно все должны быть равны, к тому же вспыльчивый и охочий до драк.