Они открывали рот от изумления. Откуда им было знать, что мне ли с моими слабыми легкими не владеть хоть несколькими самыми распространенными медицинскими терминами. Закончив простукивать грудь и груди, просил снять трусики.

– Зачем? – спрашивала младшая.

– Что-то место боли не прослушивается…

Возразить нечего. Снимали. Старшая даже быстрее. Осмотр младшей много времени не занимал. А вот со старшей интересней. Когда, стараясь как можно глубже проникнуть «к месту боли», едва касался самых сокровенных мест, она охала, вздрагивала и напрягалась всем телом.

– Что вы дрожите, больная?

– Не знаю, – шептала она.

– Тогда продолжим осмотр…

Раздвигая нижние губы, проникал все глубже, она дышала все тяжелее. Я не понимал, почему, и продолжал осмотр, заглядывая в самую суть. А чтоб лучше видеть ту суть, просил младшую приподнять спущенный полог:

– Дайте свет, мне вашу мать плохо видно.

Младшая почему-то завидовала старшей:

– А чо ты теребишь её, как курицу, и вообще смотришь дольше, чем меня?

– Не ты, а вы, и не тереблю, а осматриваю, а дольше, потому что она тебя больше…

– Все равно несправедливо.

– Выйди в коридор и не подглядывай. И вообще, тебе завидно, что ли?

– Не завидно, а обидно, – по-старушечьи поджимала губки младшая.

– Ладно, сейчас закончу осмотр, и ты зайдешь…

По окончании трудного рабочего дня врача приглашали на кухню попить чайку. От приглашений отказываться я не привык. Мы быстро разбирали шатер и шли на кухню. Раскрасневшиеся от шатровой духоты, мы в первые минуты смущались и стеснялись друг друга, за исключением младшей. Но ненадолго.

– Так, когда у нас следующий приемный день?

– Коля, наверное, через день: завтра у мамы выходной.

– Хорошо. Буду послезавтра.