— Так, так, — пробормотал Помонис. — Хорошо. Кукла глиняная?

Свояк утвердительно кивнул. А один из окружающих нас крестьян добавил:

— Твердая, как кирпич. Да еще и крашеная, видно, была, да облезла та краска почти вся.

— Ну, и кого же изображала эта кукла?

Свояк недоумевающе развел руками:

— Кукла она и есть кукла.

— Я не про то, — отмахнулся Помонис, — мужчина, женщина, старик, ребенок, может быть, животное какое-нибудь?

— Да ведь сказано — кукла, — с досадой ответил свояк, — кукла она и есть кукла — не старик, а кукла, баба то есть или девчонка, кто ее разберет!

— Да, да, — пробормотал, обращаясь не то ко мне, не то к самому себе, Помонис, — это я и сам мог понять. Что она делала, эта кукла, стояла, лежала, говорила, думала?

Свояк даже поперхнулся от негодования.

— Да слыханное ли дело — чем кукла занималась?

Однако один из крестьян, окружавших нас, молодой еще парень, в кожаном расшитом жилете, ответил:

— Стояла она, господин профессор, так это спокойно вроде стояла, задумалась и вроде как улыбалась.

— Все ты врешь, — неожиданно вмешался другой крестьянин, — плакала она, а не улыбалась.

Свояк, тоже уразумевший, о чем идет речь, поддержал того крестьянина, который утверждал, что кукла вроде бы плакала, но молодой крестьянин твердо стоял на том, что она улыбалась.

— Ладно, — прервал этот спор Помонис, — потом разберемся.

К сожалению, больше в селе, как заверил нас свояк, никто и не видел этой куклы.

— А где же она? — спросил Помонис.

— А кто знает, — равнодушно ответил свояк, — должно, бросили куда-нибудь.

— Нет-нет, — снова вмешался молодой парень, — я точно знаю — ее дядя Ангел взял.