– Всего один случай еще не означает, что это наследственная черта.
– Верно, но моя собственная родословная восходит только к прадеду. Может, Ивонна сможет нарыть еще глубже?
– И что ты предполагаешь? Что некой супружеской паре не понравилось, что у них близнецы, и они замуровали одного в фундаменте? – Я покачала головой. – Не понимаю, какая тут связь.
Софи вперила взгляд в свою кружку, предоставив мне полный обзор ее фиолетовых резинок для волос, и я внезапно увидела ее с дочерью с точно такой же прической. Если честно, мне стало не по себе.
– Не совсем. Я, скорее, склоняюсь к тому, что скрыть смерть одного из близнецов было довольно легко. В то время определение многоплодия не было поставлено на научную основу. Иногда, пока у матери не начинались схватки, врач не знал, что у нее будет более одного ребенка.
Она подождала, давая мне время переварить ее слова, и продолжила.
– Или, возможно, мать уронила ребенка, и он умер, или по какой-то причине родители решили сохранить тайну его смерти, что было легко сделать, потому что никто даже не знал о его существовании.
Температура в комнате резко упала, а воздух вокруг меня задрожал, как волна, меняющая направление во время шторма. Мой взгляд метался из одного угла кухни в другой, и, хотя я ничего не заметила, моей щеки коснулось ледяное дыхание, и я скорее почувствовала, нежели услышала, всего одно слово: «Мое».
– Вот это да! – сказал я, почти задыхаясь. – Я обязательно расскажу об этом Ивонне.
Мой взгляд был прикован к пакету и к окружающему его воздуху, который как будто мерцал и светился. Софи же пила чай, оставаясь в блаженном неведении о том, что еще было в комнате помимо нас.
– Думаю, что открыть пакет нужно прямо сейчас, – сказала я, направляясь через комнату к ящику, где миссис Хулихан хранила ножницы, после чего снова вернулась к столу. Впервые мне бросилось в глаза, что некоторые куски шпагата были как будто связаны вместе, как если бы сверток вскрывали, а затем запечатали снова. Я взялась разрезать шпагат, и при каждом движении ножниц воздух как будто хлопал и шипел. Наконец шпагат был полностью удален, и я поняла: никакой клейкой ленты, скреплявшей пакет, нет. Я перевернула сверток, тряхнула его и удивленно вытаращила глаза, когда из него на стол выскользнула пачка газетных листов.
– Газета? – спросила я, когда Софи потянулась за ней.
– Причем очень старая, – ответила она, разгладив верх одной из страниц. – «Нью-Йорк таймс». Номер от июля 1898 года.
Мой взгляд скользнул с лица Софи обратно на газетные листы.
– Похоже, внутри что-то лежит.
От холода меня уже начинала бить дрожь. А еще я заметила, что у Софи на руках выступила гусиная кожа. Я очень осторожно развернула старую бумагу, зная, что у моей подруги случится припадок, если я поддамся инстинктам и одним рывком разорву газету, чтобы поскорее положить конец напряжению и узнать, чего я так боюсь.
Наконец газета была развернута. Мы с Софи замерли, а наши руки застыли над тонкими слоями пожелтевшего полотна и кружева. Я осторожно приподняла крохотное платьице. Моему взгляду предстали крохотные жемчужные пуговицы, миниатюрная горловина и две невероятно маленькие проймы. Вспомнив, что Томас Райли рассказал мне о том, что они нашли в ящике с останками, я поднесла горловину к глазам. Внутри полотняного воротничка мелкими аккуратными стежками было вышито имя «Сьюзан Бивенс». Я тряхнула газету, надеясь, что внутри лежит и чепчик, но там больше ничего не было.
– Очень даже красиво, чтобы быть семейной реликвией, – сказала Софи едва ли не с благоговением в голосе. – Для семьи с большим количеством близнецов в генеалогическом древе имеет смысл иметь два набора – этот и тот, что был в фундаменте.
Мы с ней посмотрели друг на друга. Смешиваясь ледяными облачками, наше дыхание поднималось к потолку. Софи схватила меня за руку в тот момент, когда я рухнула на стул. По этажам старого дома разнесся детский плач и эхом отозвался в моем сердце.
Глава 9