– А что за тип?

– Джон Буше, может, слышали? Его осудили пару лет назад, с тех пор он дожидается приговора в Сан-Квентине. Парень проник в автоприцеп и изнасиловал жену лейтенанта ВВС США. Бабёнка начала кричать, он положил ей на лицо подушку, чтобы заткнуть рот, пока он не кончит свои дела, в итоге она вообще перестала дышать. Суд присяжных состоял из восьми белых женщин, которые всеми силами пытались отправить чернокожего убийцу в газовую камеру.

– Жаль.

– Буше?

– И его в какой-то мере, и ту женщину, которую он задушил.

– Не стоит жалеть таких негодяев, хотя в общем-то парень до этого вёл более-менее приличный образ жизни, попадался только на краже из магазина… Слушайте! Если вы или ваши люди когда-нибудь решитесь снимать кино про тюрьму, я могу вам устроить просмотр завтрашней казни. Если, конечно, не последует звонка от губернатора, такое иногда случается. А вам будет шикарный материал для нового фильма.

Честно сказать, как-то не очень у меня лежала душа к подобного рода мероприятиям, но, с другой стороны, почему бы и впрямь не снять когда-нибудь фильм о тюрьме? На фоне воспоминаний о «Зелёной миле» и «Побега из Шоушенка» можно будет разбавить сюжет личными впечатлениями. Тем более, откажись я, Диксон ещё, чего доброго, подумает, что ошибался относительно стали в моих яйцах.

– Хорошо, мистер Диксон, я согласен.

– Вот и отлично! Казнь назначена на 11 часов утра. Я проведу вас в сам зал, откуда будут смотреть за казнью заинтересованные лица. Посажу в уголок, в гражданской одежде вас, надеюсь, никто не узнает.

Построенная рядом с газовой камерой комната для наблюдения состояла из трёх рядов стульев, расположенных амфитеатром и способная разместить дополнительных желающих, когда дела шли полным ходом. На этот раз в Сан-Квентин подъехало с десяток человек, в том числе вдовец в форме лейтенанта ВСС США, и родители погибшей. Меня же Диксон определил, как и обещал, в самый уголок, но рядом со мной зачем-то уселся тщедушный мужчина, представившийся как репортёр «San Francisco Chronicle» Эд Макинрой.

– Вы впервые на казни? – шёпотом поинтересовался репортёр. – А я уже в третий раз, и два из них закончились исполнением приговора. Не люблю это дело, но редактор почему-то отправляет всякий раз именно меня.

– И каково это?

– Я стараюсь к таким вещам относиться философски. Живи каждый день как последний – и однажды угадаешь. Или, как говорит один мой знакомый, владелец похоронной конторы: «Все мы рождаемся верхом на могиле».

– Ну а там, после смерти, есть что-то, как считаете? Душа там, всё такое…

– Другой мой знакомый, врач-реаниматолог, так говорит: «Что происходит после смерти? А что происходит с током после того, как ты щёлкаешь выключателем? Его просто нет. Думаю, и с душой происходит то же самое, так как наше самосознание – всего лишь цепь мирриадов электрических импульсов в нейронах головного мозга».

Тут на разговорившегося репортёра зашикали, и он умолк.

Шестиугольная комната была отгорожена от нашей тремя стеклянными перегородками, как бы опоясанными с наружной стороны медной перекладиной, расположенной на уровне груди. Три другие перегородки были стальными. Находившаяся по центру имела тяжёлую кованую дверь, а две другие – потайное окошечко-глазок.

Внутри комнаты для приговорённого находился массивный стул, по всей видимости, дубовый, с очень высокой спинкой. Под сиденьем я заметил ведро, насколько мне было известно, с соляной кислотой. Сидящий со мной рядом репортёр пояснил, что по сигналу палач высыпает таблетки-пастилки цианистого натрия в расположенный наклонно шланг, они падают в ведро, происходит реакция, высвобождающая цианистый газ, и приговорённому приходит конец.

Между тем в помещение для казни ввели того самого парня, довольно хилого на вид негра. Наверное, при такой комплекции ему пришлось постараться, чтобы совладать с жертвой. Два тюремщика принялись привязывать его к стулу широченным поясом вокруг груди, а более узкими обхватывая запястья и лодыжки. Время от времени они о чём-то спрашивали приговорённого тот отвечал, возможно, первые интересовались, удобно ли парню, не жмёт ли… При этом у Буше был такой извиняющийся вид, что у меня, честно говоря, душу выворачивало наизнанку. Один из тюремщиков с седыми висками и грустными, как у бассета, глазами, похлопал приговорённого по щеке и покинул комнату.

После чего лицо директора тюрьмы появилось в одном потайном окошечке, священника и врача – в другом. Человек в сутане сделал рукой последний жест крестом, а врач, дававший клятву Гиппократа защищать жизнь, знаками показывал Буше, как надо сделать, чтобы как можно спокойнее умереть. Из его жестов я понял, что нужно задержать дыхание и вдохнуть поглубже.