О том, что стоящий поблизости мужчина может оказаться элементарным социопатом, как-то не пришло в голову. Сама я тогда была далека от душевного равновесия, а от здравомыслия и подавно.
- Попросить хочу, - едва слышно прошептала я, чем удивила и себя, и Третьего.
На звук моего голоса он выгнул бровь. Я решила, что это безмолвное одобрение.
- Пусть он меня не найдет. Никогда. Не хочу, чтоб он знал, что здесь случилось. Тут у вас в оврагах случаем не водятся волки? Или собаки? Или может, ты выроешь яму?
По мере того, как я говорила, глаза Третьего все больше округлялись. Нельзя сказать, что они стали совсем уж круглыми, но доля удивления в них точно была.
- Кто пусть не найдет? – хрипло спросил он и прочистил горло легким кашлем.
Такой вопрос показался мне странным, ибо ответ казался очевидным.
- Муж, - как само собой разумеющееся, ответила я.
- А яма на что? - отлепляясь от дверного косяка и шагая мне на встречу, продолжил изображать неведение Мидас.
Такого издевательства я выдержать не сумела. Отвернулась и зло закусила губу.
Настаивать на ответе Третий не стал. Прошел вперед, я поплелась за ним.
Загрузились в неприметный, заляпанный грязью внедорожник.
- Так что за яма? – не утерпел-таки военный.
- Издеваешься что ли? – пуще разозлилась в свою очередь я.
А как не разозлиться было? Мало того, что я в прямом смысле слова собралась в последний путь, так еще и была обязана комментировать это, разжевывать элементарную мысль. Почти возненавидела Третьего за то кривляние.
Он помолчал, а через время ответил:
- Ты, не в себе, это понятно: яма, волки, собаки, муж – явное тому свидетельство.
Я кивнула, остыв от злобы к тому времени. Спорить надоело. Было важно упорядочить как-то мысли, вспомнить – все ли сделала в жизни, что хотела. Останется ли после меня что-то значимое, вспомнит хоть кто-то добрым словом через десять, двадцать лет?
Воспитанники, например, когда подрастут, могут припомнить свою смешную, конопатую воспитательницу – у нее постоянно волосы торчали во все стороны, вечно лопались резинки и заколки, не выдерживая напора пшеничной копны. Еще от нее часто сладко пахло – ванилью, шоколадом, отчего дети охотно шли в объятия, и обнюхивали, тыкаясь носами, точно щенята.
Или вот еще Санька – который нашелся в одной из социальных сетей. Помнится, долго переписывались, созванивались, рассказывали друг другу, как жизнь сложилась. Он раздобрел и обзавелся семьей, неплохим бизнесом, но был рад на время вернуться в детские воспоминания, которые от общения навевались полными пригоршнями. Мы жаловались, перебивая друг друга, что хутора не стало вовсе – одни только покосившиеся домишки, и те, через один разрушенные до фундамента. И не возить туда своих чад, не катать их на санках и ледовых горах, потому что не к кому. Давно нет бабы Нади, и Санькиной старушки тоже нет. Что уж там, родителей также схоронили. Печалились, что как-то быстро, беспощадно людей смерть к рукам прибирает. Был человек – дышал, смеялся, планы какие-никакие строил, сына растил, дом строил, и вдруг не стало. В миг один, в единственный взмах ресниц. И сын – младенчик, и дом не достроен, и дерево – не посажено...