Дорожка к парадному была очищена от снега широкой колеей – ровно, педантично.
Слева, в некотором отдалении от дома росла высокая сосна: особняком от леса, одинокая красавица. Сейчас ее густые ветви были украшены разноцветными горящими гирляндами и яркими елочными шарами – плотно, до самой верхушки.
Надо же, подумалось мне, – расстарался хозяин, а ведь с лестницей, наверняка, пришлось изрядно повозиться. Интересно, ради кого он так тщательно украшал дерево - ради охотящихся поблизости волков? Или для себя самого? Больше в этой глуши елью любоваться было попросту некому.
Снег все скрипел, потому что я кружила вокруг крыльца, хотя дверь была практически у самого носа – я прохаживалась всего в паре шагов от нее, заветной.
И вроде бы сердце билось ровно, но надышаться почему-то хотелось вдоволь, а еще лучше – впрок. То ли воздух тут был особенно упоительным – ароматно-хвойным, свежим, морозным, и поэтому кружил голову, то ли предновогодняя атмосфера: многообещающая, до боли праздничная, как-то особенно ощущалась здесь и не давала сделать решающий шаг. Не было сил постучаться в дверь, за которой меня совершенно никто не ждал.
Необъятное звездное небо над головой, почти оглушающая, ничем не растревоженная тишина, громада векового леса перед глазами, запах хвои, густой пар изо рта… казалось, что я одна на всем белом свете. И было страшно спугнуть это ощущение – таким невероятно прекрасным оно оказалось.
Но, стоило помнить, что всему хорошему рано или поздно приходит конец, даже самому приятному, заветному. Опыт, что довольно-таки болезненным грузом покоился на усталых плечах, настаивал на этом знании, подчеркивал всю безжалостную мимолетность радости и счастья.
Поэтому я вдохнула – глубоко, животом, чем оборвала упоительную негу, и в одно мгновение поднялась на резное крылечко. Постучала в дверь – требовательно, громко.
И спустя минуту дверца отворилась.
- Пристрелим и бросим в овраг?
- Звук выстрела ночью далеко раздастся. Может, ножом по печени – да и все дела?
- Можно и так.
Они помолчали, затягиваясь забитой мудреным сбором трав, беломориной. Одной на двоих.
Как символично, подумалось тогда. Одна на двоих сигарета. Как и я полчаса назад.
До тошноты хотелось пить. В горле пересохло так, что больно было дышать. Губы потрескались, язык намертво прилип к нёбу – сухой, распухший. От шока дергалось правое веко.
Я лежала, вытянувшись в струнку, на комкастом матраце, застеленным наспех сырой простынью, абсолютно не заботясь о наготе. Смотрела невидящими глазами в потрескавшийся потолок и считала до ста. Сбивалась и начинала снова. Дойти хотя бы до восьмидесяти никак не получалось.