Купец, действительно, знал немало историй, когда от одной сделки зависело всё благосостояние купца или промышленника, знал об этом и Феликс, и не желал рисковать, ради призрачной наживы, тем более, сейчас, обретяспокойную жизнь и любимую семью. Конечно, всё это было изрядно притянуто за уши, и Африка была далеко, как и сам Мамба.
Иоанна Тёмного могли убить. Он мог умереть от болезни, или сойти с ума. Но вот, что-то подсказывало Феликсу, что не зря, время от времени, он получал от Мамбы письма, с идеями и драгоценности, которые всегда очень удачно продавал, богатея всё больше и больше, ох, не зря. А поэтому, он и предупреждал Амурова, коль они стали близкими компаньонами, о вреде поспешных поступков и действий.
Амуров тоже это понимал, и тоже не желал рисковать.
– Не волнуйтесь, Феликс Христофорович, я понимаю ваши опасения, и не осуждаю их, буду работать, как на царя-батюшку.
– На царя не надо… Ворьё только на него и работает…
– Да, действительно, тогда, как на себя. А от себя прибылей не утаишь! Так вы говорите, ему не деньги нужны, а товары?
– Да, товары, или услуги. Список всего необходимого есть, можете с ним ознакомиться. И, как хотите, хотите товарами, хотите деньгами. Через Иран, Абиссинию и дальше.
– Всенепременно.
Глава 4
Купцы
Я стоял на площади города Бартер и смотрел на раздетого догола арабского купца, на шее которого была завязана удавка. Погиб Жало. Погиб глупо и напрасно, ввязавшись на улице в заведомо проигрышную схватку, с людьми полковника Вествуда.
Маленькому пигмею уже тяжело давались те задачи, которыми он был вынужден заниматься. Последняя акция, с заражёнными, подорвала его удачу. Что ж, в этом была и моя вина. Наверное, я много требую от своих людей, которых катастрофически мало, и они всё совсем буквально воспринимают. Брать новых негде, только нанимать тех, кто готов работать ради своей выгоды, и только ради неё.
Жало был похоронен у себя на родине, в густых джунглях Экваториального Конго. Его мумифицированное тело было доставлено, с особыми почестями, его соплеменникам, вместе со всем имуществом и моими дарами его родственникам, воспитавшим такого человека. Он так и не женился, довольствуясь приходящими женщинами, и не оставил после себя потомства.
Каждый из нас одинаково приходит в этот мир, крича и плача, а уходит из него по-разному, очень по-разному. Я грустил, глядя на арабского купца, в одной набедренной повязке, дань уважения его арабскому происхождению. Купца сдали его же рабы, рассказав рыскающим по всему городу моим воинам о том, кто у них находился всё это время в гостях.
Вернее, рассказали они об этом людям Палача, специально прибывшим для расследования череды покушений. Может, кто и не хотел рассказывать об этом, я не знаю. Знаю лишь то, что Кат хорошо делал своё дело и постоянно совершенствовался в нём, находя в этом смысл жизни, испытывая, при этом, какое-то изощрённое удовлетворение… Страшный человек и весёлый, во всяком случае, для меня.
Весь город и его окрестности были пропущены сквозь мелкое сито информаторов и людей Ката. Кат, лишний раз, доказал справедливость своего прозвища. Не жалели никого. Многие стояли на коленях, посреди пыльной площади, готовясь окропить её своей кровью, или испражнениями, после перенесённых экзекуций над собой.
Жалеть я никого не собирался. Зачем? Восток не любит слабости. Только жестокое наказание, за содеянное, приносит свои плоды и подчинение, но кара должна быть заслуженной и справедливой. Вина купца была доказана, имущество – конфисковано, а семья продана в рабство.
У меня была мысль, в качестве казни прилюдно отравить его. Но, подумав, я отказался от неё, так же, как от того, чтобы забрать его душу, с помощью эликсира безумия. Этот эликсир был очень тяжёл в изготовлении. Требовал многих ингредиентов и ещё больше условий. Слишком жирно для купца.
К тому же, моя душа к нему не лежала, и я не собирался расходовать имеющийся у меня запас эликсира на мелких предателей.
Для мусульманина позорной считалась смерть от повешения, как нельзя лучше это подходило для предателей, живущих в моём городе и замышлявших козни против меня, а этот купец ещё работал на англичан, этих циников и лицемеров, и этого я не мог простить.