— Погоди! — заорал солдат. Пару секунд я стояла без движения, а двое юных повстанцев сняли ружья со спины и прицелились в меня. Я ждала, когда старший мятежник даст приказ стрелять. Вместо I этого он встал передо мной и заявил: — Прежде чем уйти, ты должна выбрать себе наказание.

— Как это? — пролепетала я. По щекам катились слезы, которые я больше не могла сдерживать.

— Которой из рук ты хочешь лишиться первой?

Комок в горле растворился в крике.

— Нет! — заорала я и пустилась бежать по футбольному полю, но, увы, без толку. Старший мятежник поймал меня, обхватив большими руками за живот. Он приволок меня обратно к младшим и швырнул к их ногам.

Трое парней рывком поставили меня на ноги. Я отбивалась, пиналась, кричала. Но мне, слабой и уставшей, было не справиться даже с мальчишками. Сломив мое сопротивление, они потащили меня за туалет к огромному валуну.

Ночь огласили ружейные выстрелы: мятежники уничтожали деревню и, наверное, оставшихся в ней жителей. «О Аллах, пусть шальная пуля попадет мне в сердце и я умру!» — взмолилась я, бросила сопротивляться и сдалась на милость парней.

У валуна лежал мужчина без рубашки, вокруг него валялись камни поменьше. Я с ужасом узнала в лежащем мужа беременной женщины. Он ходил по городам и продавал свой товар, совсем как торговец, который дал мне пальмовое масло. Убитая была его второй женой; ребенок, которого она носила, стал бы его первенцем. Теперь голова мужчины превратилась в кровавое месиво, я даже видела мозг. Мятежники насмерть забили его камнями.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не надо так со мной! — с мольбой обратилась я к одному из парней. — Мы с тобой ровесники. Ты говоришь на темне, значит, родился и вырос в наших краях. Живи ты в нашей деревне, мы были бы кузенами. Мы можем стать друзьями…

— Мы не друзья, — нахмурился парень, доставая мачете. — И уж точно не кузены.

— Ты мне нравишься! — продолжала я, стараясь его задобрить. — Зачем мучить человека, которому нравишься?!

— Потому что мы не хотим, чтобы ты голосовала, — отозвался парень. Его приятель схватил меня за правую руку, еще один растянул ее по плоской части валуна.

— Если собираетесь отрубить мне руки, пожалуйста, лучше просто убейте! — упрашивала я.

— Мы не собираемся тебя убивать, — возразил юный повстанец. — Мы хотим, чтобы ты пошла к президенту и показала, как мы тобой поступили. Теперь ты не сможешь за него голосовать. Попроси у президента новые руки!

Меня зашатало, но двое парней не дали мне потерять равновесие. Когда клинок мачете полетел вниз, наступила полная тишина. Я крепко зажмурилась, но глаза невольно распахнулись, и я все увидела. Отсечь мне правую руку парням удалось лишь со второй попытки.

Первый удар не разрубил кости, которые теперь торчали из-под кожи кусками разной формы и величины. Парень опустил мачете во второй раз, чуть ближе к локтю, и моя кисть упала с валуна на землю. Несколько секунд нервы поддерживали в ней жизнь, и рука прыгала по земле — примерно так прыгает вытащенная на берег форель, прежде чем ее оглушают ударом по голове, убивают и готовят на ужин.

Когда юный мятежник схватил меня за другую руку и положил ее на булыжник, сил сопротивляться уже не было. Левую кисть мне отсекли с третьей попытки. Даже после третьего удара осталась часть мышц, повисших клочьями.

Боли я не чувствовала — возможно, дело было в онемении после долгих часов в путах. А вот ноги подкосились. Я рухнула на землю, а парни вытерли кровь с мачете и зашагали прочь.

Веки слипались, но я видела, как юные мятежники дают друг другу пять; слышала их смех. Помню, что, прежде чем перед глазами потемнело, я думала: «Кто такой президент?»