Александру Вангели перевел взгляд на лошадь, оторвался от сосны и сделал пару шагов навстречу. Теодор попятился, конь же уперся, мотнул головой и протестующе заржал. Вангели приближался, продолжая сверлить Теодора взглядом.

— Не подходите.

В руке Теодора блеснул нож. Вангели сжал губы, приподнял острый подбородок. На его груди сверкнул серебряный крест, выскользнув из-за ворота пальто.

— Убьешь меня?

В голосе, казалось, ни одной эмоции.

— А вы меня?

Голос Теодора дрогнул, когда он это говорил.

Вангели.

Вновь картинки зарябили, наслаиваясь одна на другую. Он убил Лизу, его тетю-нежительницу. Уничтожал кладбищенских обитателей. Он садист. Ведь так говорили все. Но в то же время… При взгляде на Вангели в памяти Теодора всплывали картины его детства. В нос ударял щекочущий запах одеколона. Терпкий. Холодный. Строгий. Но родной. И перед глазами стояла улыбка отца, от которой что-то екало в груди. Та самая улыбка, которую Вангели отдал Смерть-Двери, заплатив за проход воспоминанием. Улыбка, которую Вангели подарил ему и вошедшей вслед за мальчиком матери.

Кто же Александру Вангели для Теодора теперь? Кто?

Теодор попятился, а мэр двинулся следом, не сводя с него глаз. Револьвер он по-прежнему прикрывал второй рукой, но Тео-то уже заметил блеск ствола.

— Ты странно ведешь себя последнее время.

В холодном голосе скользнуло что-то сродни беспокойству. Или грусти? Вангели надвигался.

— Я следил за тобой. Что-то происходит.

Вангели сдвинул брови, продолжая шелестеть лакированными ботинками в густой траве. И от шелеста шагающего к нему отца у Теодора внутри все сжалось. Кажется, он понял, что сейчас будет…

— Кристиан.

— Я не Кристиан, — выплюнул Теодор.

Он уставился на отца со всей свирепостью. Ярость всколыхнулась за спиной, тень, отступившая при поцелуе с Сандой, вдруг почувствовала гнев Теодора — впервые за все это время такой явственный, четкий, пылкий.

— Я — Теодор. Ясно? Я не знаю, почему вы спасли мне жизнь, но что бы вы ни думали: я не Кристиан. Я другой. Понимаете? Того Кристиана, которого вы знали. Может, любили. — Голос Тео дрогнул, и горло сжало от нахлынувших слез. — Его нет. Он умер в тот день, когда случился пожар. Теперь я другой человек. И быть может, вовсе вам чужой.

Вангели остановился. Тонкие губы искривились, будто Теодор задел рану, — и в свете кометы, падающем на лицо мужчины, было видно, как бьется жилка на лбу.