Переплыв океан, пуритане вскоре стали свидетелями страшной эпидемии оспы, которую они сами же и принесли в Новый Свет. Индейцы Массачусетса умирали сотнями у них на глазах, отчего «ранние колонисты назвали эти земли “новообретённой Голгофой”. Но эта Голгофа радовала пуритан — не только потому, что занесённые болезни не угрожали их жизням, но и потому, что покрытые язвами тела индейцев выглядели однозначным признаком божественного одобрения их колониальных усилий»[195].

Поскольку пилигримы считали себя вторым богоизбранным народом, пришедшим в неизведанные земли строить «сияющий град на холме», они часто искали в Ветхом Завете параллели с происходящим. Америка под пером ряда пуританских богословов представала Ханаанской землёй, которую Бог обещал дать в наследство cвоему народу. Как говорится в книге Исход, «Господь позволил Израильтянам войти и завладеть Ханааном, истребив народы, прежде обитавшие там, по причине беззакония и греховности этих народов»[196].

На греховность индейцев явно указывало то, что пуританское миссионерство, за которым не стояли мощь и богатство Ватикана, оказалось менее успешно, чем католическое. С другой стороны, и сами пуритане не проявляли должного усердия в христианизации: они полагали, что раз население Америки сразу не отзывается на слова Святого Писания, то такова воля Бога, отвергающего этих существ.

Образ жизни и обычаи индейцев поселенцы также не понимали, вопрос об их принадлежности к человечеству вызывал споры. Кто-то допускал, что жители Америки — потомки Ноя, которые выродились в дикарей. Иные полагали, что это вообще создания сатаны. Среди части пилигримов зрела уверенность, что местное население должно быть окончательно уничтожено — так же, как ветхозаветные ханааняне. И хотя другие не разделяли этих взглядов, но отношения с индейцами, поначалу вроде бы добрососедские, постепенно пропитывались отчуждением и антагонизмом. Как писал Л. Сеа, «пуританский коммерческий проект, относящийся к XVII в., как раз и не предусматривал включения какого бы то ни было племени или народа в создаваемое общество. Это общество не включало, а исключало. Оно было обществом индивидов среди индивидов, каждый из которых преследовал свои собственные интересы. В нём не было места индейцам с их отсталостью и естественным неприятием чуждых и непонятных им обычаев и законов…. Эти люди не признавали своим того, кто не сумел доказать свою способность быть частью создаваемого ими общества. Новый Иерусалим открывал врата только для званых»[197].

Такая аттестация переселенцев, разумеется, не значит, что индейцы всегда были мирными, никогда не совершали набегов на колонистов или, скажем, не практиковали жестоких пыток. Всё это было. Но трагическую судьбу коренного населения Северной Америки определила именно базовая пуританская установка — отказ от вовлечения аборигенов в свой круг в сочетании с постоянной территориальной экспансией. В этой логике индейцы были просто лишними. В междоусобных войнах с другими европейцами, вроде Семилетней, их использовали как инструмент, как пушечное мясо, но никогда как полноправных союзников. Войны с самими индейцами превращались в войны на уничтожение. Так, исход первой индейской войны — с пекотами (1636–1638) — решила так называемая резня в Мистик, когда ополчение колонистов во главе с Джоном Мейсоном просто сожгло крупнейшую пекотскую деревянную крепость, где в тот момент вообще не было зрелых мужчин — только около семисот стариков, женщин и детей. Пытающихся выбежать из-за горящего частокола убивали на месте или швыряли назад в огонь. Жестокость этой расправы потрясла наррангасеттов и мохеган, которые шли на пекотов с белыми. Мейсон признавал: «Все наши индейцы, кроме Ункаса (вождя мохеган), покинули нас»[198]. Но сам он не видел в произошедшем чего-то страшного: «Нападение на пекотов было Божьим актом, Который смеялся над Своими врагами и врагами Своего народа, с презрением отправив их в геенну огненную. И сделался Господь судьей над язычниками, заполняя Мистик трупами…. Пусть вся Земля будет наполнена Его славой! Таким образом, Господу угодно было поразить наших врагов и дать нам их землю в наследство»[199]. Другой писатель-пуританин несколько раз с чувством повторял, что таким образом «Господь наш Иисус заставил их (индейцев) склониться перед Ним и лизать прах»[200]. После следующей индейской войны, так называемой войны короля Филипа[201] (1675–1676), в Новой Англии, на территории пяти современных штатов северо-востока США, индейцев почти не осталось.

В течение следующего столетия идея богоизбранности американских пуритан развивалась и шлифовалась в связи с их успехами. По словам Арнольда Тойнби, «в XVIII в. противоборство между народами Западной Европы за главенство в заокеанском мире закончилось полной победой протестантов, говоривших на английском языке…. Это было большим несчастьем для человечества, ибо протестантский темперамент, установки и поведение относительно других рас, как и во многих других жизненных вопросах, в основном вдохновляются Ветхим Заветом; а в вопросе о расе изречения древнего сирийского пророка весьма прозрачны и крайне дики»[202]. В XIX веке эти установки эволюционировали в философско-политические доктрины Соединённых Штатов Америки, которые не утратили своего влияния по сей день.

В первую очередь это доктрина предначертания судьбы (Manifest Destiny), которая окончательно оформилась к середине 1840-х годов для обслуживания планов расширения американской территории.

В это время американское общество было охвачено эйфорией после череды крупных успехов — завоевания независимости, выгодной покупки Луизианы у Франции и аннексии Флориды. Публицисты всех мастей призывали правительство не останавливаться на достигнутом: Соединённым Штатам, формулировали они, cвыше предназначено распространиться на весь континент, так как американская цивилизация превосходит прочие.

Она исключительна, ибо впервые в истории защищает права и свободы человека. Под влиянием этой концепции в 1845 году США осуществили захват Техаса, а позже разгромили мексиканцев и приобрели земли современных штатов Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада и Юта.

Считается, что само выражение Manifest Destiny впервые употребил в 1845 году редактор United States Magazine and Democratic Review Джон Л. О’Салливан в статье под заголовком «Аннексия», рассказывающей о присоединении Техаса. Автор утверждал, что поглощение этой республики есть частный случай действия «общего закона, который движет поселенцев на Запад… Наше явное предначертание — заполнить весь континент, предназначенный Провидением для свободного развития ежегодно умножающихся миллионов нашего населения»[203] (под «нашим населением» О’Салливан подразумевал исключительно белых людей; мексиканцы, негры и индейцы в это сообщество не входили и ассимиляции не подлежали).

Словосочетание Manifest Destiny cтало штампом американской политической публицистики 1840–1850-х годов. Так, влиятельный журналист и редактор Джеймс Гордон Беннет вскоре провозгласил: «По нашему твёрдому убеждению, рано или поздно не только Техас, но и Мексика, Канада и Орегон будут поглощены могущественной Североамериканской республикой. Таково предначертание судьбы»[204]. После недолгого периода забвения эта идиома вернулась в политический обиход в конце XIX века — с началом нового витка американской экспансии. В 1892 году республиканцы заговорили о необходимости исполнить «предначертание судьбы» в самом широком понимании этого термина[205]. Накануне войны с Испанией 1898 года филадельфийская пресса уверяла, что Мексиканский залив должен стать внутренним американским озером и вскоре к США присоединятся Санто-Доминго, Сент-Томас и Куба, «величайшая жемчужина этого района»: таков Manifest Destiny[206]. Генерал и сенатор Д.Э. Сикллс публично говорил, что никакие резолюции Конгресса не отменят того веления Судьбы, что Гавайские острова рано или поздно станут частью Соединённых Штатов»[207].

Постепенно в интеллектуальных кругах США распространилось мнение, что «предначертание судьбы» может указывать и за пределы Северной Америки. В лекции авторитетного философа Джона Фиске, произнесённой в 1885 году, приводится любопытная история о званом обеде, который после окончания Гражданской войны якобы устроила американская диаспора в Париже. Там «были произнесены различные тосты, касающиеся не столько прошлого и настоящего, сколько будущей славы великой американской нации. В общем характере этих тостов географические соображения были очень заметны, и главным фактом, который, казалось, занимал умы ораторов, было небывалое величие нашей страны. “Вот Соединённые Штаты, — сказал первый оратор, — ограниченные на севере Британской Америкой, на юге Мексиканским заливом, на востоке Атлантическим океаном, а на западе Тихим океаном”. “Но, — сказал второй оратор, — это слишком ограниченный взгляд на вещи: определяя наши границы, мы должны смотреть в великое и славное будущее, которое указано нам Предначертанием судьбы англосаксонской расы. Вот Соединённые Штаты, ограниченные на севере Северным полюсом, на юге Южным полюсом, на востоке восходящим и на западе заходящим солнцем”. Энергичные аплодисменты приветствовали это честолюбивое пророчество. Но тут появился третий оратор — очень серьёзный джентльмен с Дальнего Запада. “Если мы собираемся, — сказал этот истинно патриотичный американец, — оставить историческое прошлое и настоящее и пойти по пути Предначертания судьбы, зачем ограничивать себя узкими рамками, установленными нашим соотечественником, который только что закончил? Я вижу Соединённые Штаты, ограниченные на севере Северным сиянием, на юге — прецессией равноденствий, на востоке — первобытным хаосом, а на западе — Судным днём!”»[208]. Автор лекции — идеолог англосаксонской экспансии — комментирует этот анекдот так: «Если вам случится заметить, что мои расчёты неоправданно велики, я надеюсь, вы вспомните, что они, в конце концов, довольно скромны по сравнению с некоторыми другими»[209].

Работа Фиске в высшей степени характерна. Восхищаясь колониальными успехами англичан и американцев, причину которых он видел в исключительной одарённости их расы, философ совершенно не упоминает о том, какую судьбу эти «успехи» принесли другим народам. В его лекции мы читаем: «Никто не может внимательно следить за тем, что происходит сегодня в Африке, не признавая, что это то же самое, что происходило в Северной Америке в семнадцатом веке; и это не может не привести к аналогичным результатам с течением времени. Это обширная страна, богатая прекрасными пейзажами, лесом и минералами, с целебным климатом и плодородной почвой, с большими судоходными реками и внутренними озёрами, которая недолго будет оставаться под властью рыжевато-коричневых львов, длинноухих слонов и негритянских идолопоклонников… Английские исследователи с бесконечными трудностями прокладывают себе путь через нехоженые дебри и следуют по течению Конго и Нила, как их предки следовали по Потомаку и Гудзону… Кто может сомневаться, что в течение двух-трёх столетий африканский континент будет оккупирован могущественной нацией английского происхождения…?» Учитывая уже произошедшую трагедию коренного населения Северной Америки, пророчество Фиске об «аналогичных результатах» звучит более чем зловеще.

«Предначертание» было тесно связано с пуританским расизмом. Как сообщает современная исследовательница, «большинство экспансионистски настроенных газет пропагандировали теорию расового превосходства англосаксов и, в частности, были исполнены презрения к мексиканскому народу, который, согласно Illinois State Register, был “не намного выше уровня негра”»[210]. В официальном сообщении Конгресса по иностранным делам мексиканцев называли «полуварварским народом»[211]. Газета Nashville Union объясняла аннексию Калифорнии тем, что «мексиканцы не доросли до демократии»[212]. Democratic Review заявляла, что «процесс изгнания индейцев или уничтожения их как расы должен быть проведён и на юге» в отношении мексиканцев[213]. Сенатор Джордж Макдаффи из Южной Каролины вообще не представлял себе другого исхода войны, как только «перебить всех мексиканцев»[214]. Другой сенатор, Джон Кэлхаун, говорил: «Больше половины мексиканцев — индейцы по крови и не лучше чироков»[215].

После распространения идей Дарвина старый религиозный расизм, казалось бы, получил научное обоснование. Как писал известный американский историк Дж. Прэтт, «если непрерывная борьба за существование между биологическими формами привела к уничтожению непригодных и появлению высших типов, то почему тот же закон не может действовать и в человеческом обществе? Если выживание наиболее приспособленных было законом природы и путём прогресса, то, конечно, более одарённые расы не должны приносить извинения или сожаления, когда они подавляли, вытесняли или уничтожали своих менее одарённых конкурентов. И кто мог сомневаться, что англосаксонская раса, особенно её американская ветвь, обладала теми превосходными талантами, которые давали ей право выжить?»[216].

Таким образом американская концепция Manifest Destiny изначально включала в себя три ключевые составляющие: претензии на землю, идею расового превосходства и постулат об исключительности социальной системы. Всё это оказало серьёзное влияние в том числе на ожесточённые индейские войны, особенно на геноцид коренных народов Калифорнии.

Идеология «Предначертания судьбы» оказалась тесно связана с другой экспансионистской идеей США — так называемой доктриной Монро. Эта доктрина, выдвинутая президентом Джеймсом Монро в 1823 году, требовала от Европы невмешательства в дела обеих Америк. Таким образом всё пространство Западного полушария становилось сферой влияния Вашингтона, который часть американских территорий мог непосредственно присоединить к своему государству, а другую часть — держать под политическим и экономическим контролем.

Ещё одна идеологическая концепция, которая обосновала движение белых американцев на Запад, — американская доктрина открытия. Именно она узаконила господство над территориями, которые населяли народы, менее развитые в технологическом смысле, чем завоеватели.

Первым юридическим фундаментом доктрины стала Romanus Pontifex — булла папы Николая V, который в 1452 году разрешил христианам захватывать нехристианские территории в Западной Африке. В 1493 году положения этой буллы были распространены на земли, открытые Колумбом. Спустя всего двадцать четыре года после появления европейцев в Новом Свете философ-католик, советник английского короля Генриха VIII Томас Мор в своей «Утопии» подбирал аргументы в пользу колониальной политики:

«Утопийцы признают вполне справедливой причиной для войны тот случай, когда какой-либо народ, владея попусту и понапрасну такой территорией, которой не пользуется сам, отказывает всё же в пользовании и обладании ею другим, которые по закону природы должны питаться от неё»[217].