Таково предначертание судьбы: политические доктрины территориальной экспансии
Научная концепция Фридриха Ратцеля о жизненном пространстве стала важной вехой в развитии идеологии территориальных захватов. Но она была не первой и не единственной такой концепцией. Колонизаторы-переселенцы, осуществляя порабощение и вытеснение коренных народов с завоёванных земель, стремились представить свои действия справедливыми, естественными и не нарушающими норм морали. В данном разделе мы рассмотрим политические доктрины экспансионизма, рождённые в предшествующие века, и сравним их с теми, что находились в арсенале национал-социализма.
Первая последовательная колониально-экспансионистская доктрина была сформулирована в католической Испании: она связана с именем авторитетного теолога, блестящего переводчика и знатока Аристотеля, корреспондента Эразма Роттердамского, официального историографа испанской короны Хуана Хинеса де Сепульведы[180] (1490–1573). Его концепция была призвана обосновать справедливость войны против индейцев и естественность господства испанцев над ними. Эту систему взглядов крупнейший латиноамериканский философ XX века Леопольдо Сеа назвал «проектом принуждения»[181]. Её опосредованное влияние, как будет показано ниже, заметно и в риторике национал-социалистов.
Предыстория «проекта принуждения» такова.
Отношение испанцев к коренному населению Америки определилось не сразу: первоначально колонизаторы развернули на новооткрытых землях жесточайшую истребительную политику. На её смягчение серьёзное влияние оказала гуманистическая деятельность монаха из ордена доминиканцев Антонио де Монтесиноса. Застав финальный аккорд истребления туземцев на острове Эспаньола, этот набожный католик пришёл в ужас. Узнав, что у местных жителей были государственная система и довольно развитое хозяйство, убедившись, что они мыслят, чувствуют и даже осведомлены о всемирном потопе, монах понял, что имеет дело с самыми обычными людьми. И это было катастрофично — с точки зрения умудрённого учёного-богослова. Монтесинос осознал, что злодеяния конкистадоров против людей повлекут кару Всевышнего, которая обрушится не только на них, но и на католических величеств, чьей волей они оказались в этих отдалённых землях. Спасая государей, верноподданный отец Антонио нежданно сотряс карибский остров обличительными проповедями и призывом щадить индейцев.
Этим священник вызвал гнев молодой колониальной «мафии», которая очень комфортно чувствовала себя при номинальном контроле метрополии. Не решившись поднять руку на Антонио, наместник Новой Испании Диего Колумб (сын Христофора) отправил монарху донос, в котором представил дело так, будто Монтесинос возмущает народ против короны и вообще не признаёт подчинение «Индий» их величествам. Однако священник сумел вернуться в Европу и попасть на аудиенцию к Фердинанду II. Судя по всему, король на самом деле пребывал в неведении относительно кровавых забав на Эспаньоле и был впечатлён картиной изощрённого колониального садизма, которую нарисовал отец Антонио. Фердинанд откликнулся на горячую исповедь монаха и повелел создать комиссию, заседая в которой Монтесинос буквально продавил законы, получившие название Бургосских (по названию кастильского города Бургос, где они были приняты). Эти акты признали право индейцев на человеческое обращение с ними — было запрещено бить туземцев плетью и палкой, обзывать «собаками» и прочей бранью. Эти же законы оформили систему энкомьенда (то есть защита), которая изначально задумывалась как программа приобщения туземцев к христианской культуре. Однако достижения Монтесиноса были только первым шагом в вековой борьбе с отвратительным расизмом: на местах законы почти не исполнялись, а энкомьенда скоро выродилась в примитивное крепостное право, просуществовавшее вплоть до XVIII века. Энкомендеро, то есть завоеватели, присваивали себе столько земли, сколько могли контролировать, и под предлогом «заботы» нещадно эксплуатировали живущее на ней население. Тем не менее вопрос о человеческой сути туземцев Америки был поставлен открыто и отчётливо, и уже в 1537 году, то есть через двадцать лет после Бургосских законов, папа Павел III издал буллу Sublimus Dei, которая признала наличие у индейцев души[182].
Таким образом, Монтесинос сумел подать благой пример, вскоре подхваченный его собратом по ордену доминиканцев Бартоломе де Лас Касасом. Этот энергичный монах — участник второй экспедиции Колумба и свидетель проповедей отца Антонио на Эспаньоле — не только пытался облегчить положение индейцев в колониях, но и много говорил о них в Мадриде, приобретя некоторое влияние на Карла I, воцарившегося внука Фердинанда. Карл и его окружение скоро поняли, что вольница конкистадоров противоречит интересам короны, и решили поставить колониальные дела под жёсткий контроль. Тут гуманизм Лас Касаса оказался кстати — как инструмент наступления короля на новоявленных «индийских» баронов. В 1542 году при участии доминиканца были введены так называемые Новые законы, по которым индейцы получали личную свободу. Карл таким образом пытался официально отменить энкомьенду, провозгласив, что коренные жители Америки являются вассалами короля, а не конкистадоров. Впоследствии, однако, эту часть закона пришлось пересмотреть, поскольку колонизаторы в Новом Свете саботировали указ государя. Дело запахло бунтом, сил усмирять который у Карла не было даже на пике его могущества. В последующие века более слабые короли Испании законодательно лишь потакали аппетитам энкомендеро. Первоначально право «попечения», то есть эксплуатации некой части земли и населения на ней, официально осуществлялось только до смерти конкистадора и не могло быть передано по наследству. Но фактически оно стало наследным, и корона раз за разом бессильно подтверждала распространение энкомьенды сначала на две жизни, потом на три и, наконец, в 1704 году — на четыре, то есть до правнуков.
Лас Касас, однако, не отступился от своих взглядов. В 1550–1551 годах он выступил защитником индейцев на публичном богословском диспуте, известном в истории как «вальядолидская хунта». Спор был призван определить, как с богословских позиций следует правильно вести конкисту. Сторонники рабства выставили против Лас Касаса теолога Хуана Хинеса де Сепульведу, опытного мастера казуистики, который привёл тезисы в пользу эксплуатации коренного населения. Судьи так и не смогли отдать предпочтение той или иной стороне. Однако Сепульведа впервые мастерски сформулировал систему аргументов, оправдывающих порабощение других народов, и система эта надолго пережила создателя, впоследствии была востребована многими агрессорами, включая Гитлера, и не забыта по сей день. Основные положения её таковы[183].
Люди рождены неравными. Одни созданы, чтобы повелевать, другие — чтобы служить господам. В этом аргументе Сепульведа сослался на Аристотеля. (Лас Касас остроумно ответил ему: «Зачем нам Аристотель, если у нас есть Христос?»)
Покоряемый народ не способен сам без внешней помощи организовать у себя порядок. Индейцы не могут сами управлять собой, поэтому испанцам сам Бог велел взять эту миссию на себя. В силу этого война народа высокой культуры против варваров справедлива.
Покоряющие выполняют при этом освободительную миссию. Одни индейцы жестоко угнетают других, в частности приносят в жертву своим языческим богам, и благородные конкистадоры, испытывая сочувствие к угнетённым, должны освободить их.
Культура покоряемого народа примитивна. То, что можно принять за шедевры их творческой мысли, например большие благоустроенные города, самобытная архитектура и скульптура, — это результат инстинкта. Индейцы строили всё это не как люди, но как муравьи или пчёлы.
Индейцы греховны и отвратительны даже внешне. Застрельщиком этого тезиса выступил ещё Колумб, сообщивший в своём судовом журнале, что «на большом расстоянии отсюда есть мужчины с одним глазом и есть другие, с собачьими мордами, которые едят людей». Здесь обозначены и явные признаки физического уродства, и намёк на каннибализм: именно первооткрывателю Америки мы обязаны самим словом «каннибалы», которое является не чем иным, как искажённым словом «карибы», то есть названием одного из племён Карибских островов. Сам Колумб никаких людоедов не видел и в конце концов пришёл к выводу, что слухи о них — вымысел. Но в Европе легенда об индейцах как о пожирателях человеческой плоти получила широкое хождение.
Другой слух, который с ужасом пересказывали друг другу испанские католики, сообщал, что индейцы постоянно и без стеснения предаются греху мужеложства. Пропагандистом этой легенды был этнограф-конкистадор Гонсало Фернандес де Овьеда-и-Вальдес, которого Лас Касас клеймил грабителем, убийцей и лгуном: «Ни один человек из тех, кто знал этих индейцев и общался с ними, не обвинял их в подобном грехе; и только Овьедо, который осмелился писать о том, чего не знал и не ведал, и о людях, которых отроду не видывал, ложно приписал им этот гнусный порок, сказав, что все они — содомиты»[184].
Несложно заметить, что все пять аргументов Сепульведы спустя 400 лет были использованы Гитлером. Неравенство людей обусловила нацистская расовая теория. О невозможности низшей расы славян построить крепкое государство фюрер громко заявил в «Майн кампф». Концепция «Гитлер — освободитель от большевизма» настойчиво звучала в пропагандистских материалах Геббельса. Ничтожную ценность культурных творений на Востоке провозгласил приказ генерал-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау[185]. Наконец, «познавательные агитационные брошюры» рассказали жителям рейха, что люди Советской России не соблюдают элементарные правила гигиены и предаются беспорядочным половым связям.
Любопытно, что образы Лас Касаса и Сепульведы оказались востребованы в Третьем рейхе — их использовал талантливый немецкий писатель Райнхольд Шнайдер[186]. В 1938 году он опубликовал пьесу «Лас Касас и Карл V[187]», направленную против нацистской политики расового угнетения. Это произведение было написано под впечатлением от гонений на евреев и персональной травли, которой подвергся друг Шнайдера — литератор Иоханн Клеппер[188], женатый на еврейке. В 1933 году Клеппера выгнали с берлинского радио, в 1935-м — из издательства «Улльштайн», в 1937-м исключили из имперской организации писателей. Впоследствии Шнайдер писал супруге: «Когда я зимой 1937–38 года писал “Лас Касаса”, то видел для себя в этой теме возможность сказать кое-что против преследования евреев и радикального умаления человеческой ценности; потом, когда книга вышла, произошло вторжение в Чехию и её связали с этими событиями»[189]. В другой переписке писатель указывал, что его пьеса — высказывание об «имперской экспансии»[190]. При Гитлере она выдержала несколько изданий, но очень скромным тиражом, в связи с чем, видимо, нацистская цензура не обратила на неё особого внимания.
Но вернёмся в Новое время. Под влиянием буллы папы Римского и законов испанской короны истребление коренного населения в колониях Мадрида постепенно прекращалось. Аборигены работали согласно правилам энкомьенды, галеоны исправно везли в Европу колониальные богатства, католические миссионеры обращали индейцев в христианство, не гнушаясь даже диспутов с языческими жрецами. Главное же, конкистадоры охотно женились на индианках, что неизбежно влекло за собой синтез культур и появление огромного числа метисов — так был запущен этногенез современных мексиканцев, парагвайцев, венесуэльцев и других народов Латинской Америки.
Совсем иной оказалась модель англосаксонской колонизации. Она испытала огромное влияние пуританского кальвинизма, который идеологически обслуживал зарождающийся капитализм и внёс в христианство идею
Это учение наложило большой отпечаток на формирование английского самосознания, в котором национальные успехи воспринимались как признак избранности и божьего благоволения. В конце XVI века богослов и философ Томас Картрайт провозгласил, что «Англия — это Израиль Господа»[192], англиканские священники стали обращаться к пастве «избранный народ»[193]. Уже в XVII веке, пишет американский историк Дэвид Стэннард, «британцы считали себя самым цивилизованным народом на Земле и одобрительно кивали на слова Оливера Кромвеля “Бог был англичанином”»[194].
Кальвинистское учение