Далее большой вклад в формирование представлений о национальной исключительности англичан внёс викторианский премьер-министр Бенджамин Дизраэли с его максимой «права англичанина для меня выше прав человека». Именно Дизраэли первым в политической риторике осуществил биологизацию ветхозаветных представлений о богоизбранности; по его мнению, Бог избирает тот народ, у которого чистая кровь. Или ещё проще: Бог есть кровь. Дизраэли мечтал о создании расы господ из англичан и призывал искоренить все вредные учения о естественном равенстве людей. Для среднего класса это означало, что отсутствие некоторых привилегий в рамках британского общества будет с лихвой компенсировано привилегиями в мировом масштабе.
Вскоре эта программа стала учитывать и английский рабочий класс. С пугающей откровенностью об этом говорил крупный колониальный деятель Британии Сесил Родс: «Я был вчера в лондонском Ист-Энде (рабочий квартал) и посетил одно собрание безработных. Когда я послушал там дикие речи, которые были сплошным криком: хлеба, хлеба!, я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма. Моя заветная идея есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединённого Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами»[303].
В связи с фигурой Родса надо указать на весьма примечательный факт: один из главных британских империалистов состоял в близком знакомстве с первым рейхскомиссаром германской Юго-Западной Африки — Эрнстом Генрихом Герингом, сын которого станет близким сподвижником и официальным преемником Гитлера. Во время допроса на Нюрнбергском процессе Герман Геринг в числе вещей, повлиявших на формирование его натуры, назовёт отношения отца «с двумя английскими государственными деятелями — Сесилом Родсом и старшим Чемберленом[304]»[305]. Эта личная связь лишний раз подчёркивает преемственность двух идеологов и практиков колониальных агрессий.
Между тем новый виток эксплуатации народов, естественно, был сопряжён не только с насилием, моральным унижением и экономическим обманом, но и с прямым геноцидом. Так, с 1865 по 1908 год было уничтожено от трёх миллионов африканцев в Свободном государстве Конго, личном владении бельгийского короля, из которого Леопольд II методично выкачивал каучук и слоновую кость[306]. В указанные годы эта страна представляла собой огромный Освенцим, где всё население принуждали к рабскому труду на плантациях Его Величества, а за невыполнение нормы отрубали кисть руки или ступню, не исключая малолетних детей, — одна из ужасных фотографий запечатлела конголезца, смотрящего на отрезанную конечность своей шестилетней дочери. Это изуверское наказание неминуемо обрекало человека на смерть, поэтому командирам карательных отрядов, ещё по колумбовской традиции, рекомендовалось отсекать руки и жителям бунтующим деревень — из экономии, ведь патроны стоят денег. Огласка всех этих гнусностей вынудила монарха, сказочно разбогатевшего к тому времени, продать страну государству Бельгия, что не слишком изменило колониальные порядки. О душевных муках короля, на счету которого миллионы жертв, нам ничего не известно. Марк Твен, возмущённый вскрывшейся правдой, опубликовал на эту тему горький сатирический «Монолог Леопольда II», в котором приписал венценосному людоеду такие слова: «Как уже не раз бывало, люди опять начнут спрашивать, неужто я надеюсь завоевать и сохранить уважение человечества, если буду по-прежнему посвящать свою жизнь грабежам и убийствам. (Презрительно.) Интересно знать, когда они от меня слышали, что я нуждаюсь в уважении человечества? Не принимают ли они меня за простого смертного? Уж не забыли ли они, что я король?»[307]
Не исключено, что эта сатира не была далека от истинных мыслей бельгийского государя. А уважения Леопольд II, между прочим, и не лишился: cегодня в центре Брюсселя ему стоит памятник как выдающемуся государственному деятелю.
Другим чудовищным примером колониального геноцида на рубеже XIX и XX веков стало истребление войсками германского кайзера племён нама и гереро в Намибии. Бунт аборигенов против немецкого гнёта на алмазных приисках привёл к тому, что экспедиционный корпус, профинансированный «Дойче Банком», частично расстрелял мятежные племена без определения личной вины, а частично загнал намибийцев в пустыню Калахари, где люди тысячами гибли от голода и жажды. Когда канцлер фон Бюлов намекнул Вильгельму II, что подобные действия не соответствуют правилам ведения войны, император красноречиво ответил: «Правилам ведения войны в Африке это соответствует»[308]. Запомним цитату: всего через тридцать с лишним лет Адольф Гитлер скажет своим генералам примерно то же самое, но уже по поводу России.
Очевидно, империалистические державы очень нуждались в расистско-колониальной идеологии с научным фундаментом, которая оправдывала бы такое положение дел. С одной стороны, тут очень пригодились теория Дарвина и новая наука об улучшении наследственных свойств человека как вида — евгеника, основанная кузеном Дарвина Фрэнсисом Гальтоном: постулаты о естественном отборе вульгарно переносились на отношения стран и народов. С другой — на свет божий был извлечён уже изрядно подзабытый труд Жозефа Артюра де Гобино, который привязывал развитие к чистоте и качеству крови, псевдонаучно ранжировал расы и косвенным образом оправдывал деспотизм цивилизаторов.
В этих условиях у Гобино появилась масса последователей. Самый талантливый из них — английский философ Хьюстон Стюарт Чемберлен, которого сами нацисты называли своим духовным отцом.
Чемберлен происходил из известной в Европе семьи, представители которой были знаменитыми офицерами и учёными. Его прадед по матери, сэр Джеймс Холл, учился во французской военной академии вместе с Наполеоном, но славу стяжал не на поле брани — он остался в истории как основатель экспериментальной геологии. Дед, Бэзил Холл (в русской традиции — Галль), прославился как путешественник, побывавший с экспедициями в Корее, Японии, Южной Америке и других уголках земного шара. Он красочно описал свои странствия в популярных многостраничных мемуарах, которые издали в том числе и по-русски[309]. С Россией капитана Холла связывало ещё одно обстоятельство: он тесно общался с русским историком, другом Пушкина Александром Ивановичем Тургеневым. Дочь знаменитого мореплавателя Элиза вышла замуж за морского офицера Уильяма Чемберлена, участника Крымской войны, который дослужился до чина контр-адмирала Королевского флота. Дядя философа — фельдмаршал Невилл Чемберлен — был видным деятелем колониальной Индии и отличился при подавлении сипайского восстания.
Родственник всех этих ярких мужей провёл детство во Франции; его мать умерла рано, и за воспитание её детей взялась тётка Гарриэт, жившая в Версале. Тем не менее «тётя и родственники воспитывали в Хьюстоне ощущение английского превосходства, национального высокомерия, а всё французское (от кухни до красноречия) было в их среде источником для шуток»[310]. В 1870 году Гарриэт и её племянник отправились в Пруссию, и визит их совпал с началом франко-прусской войны, которая произвела на Чемберлена ошеломляющее впечатление. С той поры он буквально влюбился в Германию; именно с ней, а не с формальной родиной будущий философ решил связать будущее.
Кроме того, он был страстным поклонником музыки Вагнера. Это фанатичное увлечение привело его в Байрейт, где работал театр великого немецкого композитора. Англичанин охотно включился в вагнеровское движение, добровольно собирая деньги для знаменитых музыкальных фестивалей, которые проходили в Байрейте ежегодно с 1876 года, и пропагандируя Вагнера в печати. В конце 1880-х годов Чемберлен окончательно вошёл в ближний круг семьи почившего гения, подружившись с его вдовой Козимой. Через несколько лет он развёлся со своей первой женой и заключил брак с дочерью Вагнера Евой. Остаток жизни Хьюстон Стюарт провёл в Байрейте.
На Чемберлена повлияла не только музыка, но и мировоззрение Вагнера. То, что композитор разделял идеи Гобино, направило его новоявленного зятя к изучению расовой теории. В героях вагнеровских опер на сюжеты древнегерманского эпоса философ увидел истинных «господ», способных защитить Культуру от низших рас и морлоков из рабочих кварталов.
Также Чемберлен черпал вдохновение из максим Дизраэли и мыслителя-антидемократа Томаса Карлейля. Теория философа всецело наследовала пуританским установкам «общества, которое исключает». Чистота арийской расы и крови, по мнению этого автора, подвигала человека творить, грязнокровие ввергало в пучину разрушения. Все созидатели мировой истории были объявлены им арийцами; Чемберлен настаивал на том, что к арийцам принадлежал даже Христос. Евреи же в писаниях этого автора выступали расой самой «вредной» (но тоже чистой) крови, которая испокон веков разрушала арийскую культуру. Русских расистский теоретик ненавидел как народ, созданный в результате чудовищного кровосмешения. «Русские — новое воплощение вечной империи Тамерлана», — говорил он[311]. Курьёзным следствием этой ненависти был категорический отказ философа…. от чтения Достоевского.
При этом Чемберлен был не столь пессимистичен, как Гобино. Он видел надежду на спасение арийского или, как он выражался иначе, германского начала в его ограждении от атаки вредной крови. Эту миссию должна была выполнить юная Германская империя, где сохранялись императорская власть (в отличие от европейских демократий) и — пока еще — расовое единство (в отличие от России с её сословной моделью империи).
Вильгельм II весьма почитал нового подданного, который отвечал ему горячей поддержкой. Расизм философа широко использовался в государственной пропаганде Второго рейха. Как верно отмечает современный историк, «для имперской элиты существовала нежелательная возможность того, что социально более низкие слои германского общества, исходя из закона “жизненной борьбы”, предпримут самостоятельные политические действия. Но объявляя субъектом этой борьбы “расу” и определяя нацию по “общности крови”, Чемберлен стремился доказать бесперспективность классовых выступлений: “одинаковая кровь” не пойдёт против самой себя — это было бы противоестественным и к тому же грозило самоуничтожением в схватке с враждебной “расой”»[312]. Естественно, подобные выводы в берлинских коридорах власти пользовались исключительной благосклонностью.
В 1913 году состоялось знакомство Чемберлена с влиятельным политиком Генрихом Классом[313], одним из основателей «Пангерманского союза» — организации немецких националистов, которая в известном смысле была предтечей НСДАП. Совместно Чемберлен и Класс начали выпускать журнал «Обновление Германии», одна из главных тем которого — расовое превосходство немцев. Это издание пришлось по вкусу императору и было дозволено к распространению в армии. Тем временем Чемберлен решительно поддержал вступление рейха в мировую войну и приветствовал успехи немецких войск. На родине философа заклеймили за это предателем и «английским перевёртышем».
Но пока немецкие войска бились с британцами насмерть, в доме Вагнеров наблюдалось полное англо-немецкое согласие. В 1915 году в Байрейте появилась ещё одна уроженка Британских островов — 19-летняя Винифред Уильямс, молодая жена 46-летнего Зигфрида Вагнера. Эта красивая юная особа оказалась расисткой и антисемиткой едва ли не большей, чем сам Чемберлен. В 1923 году пассионарная Винифред познакомилась с радикальным лидером НСДАП Адольфом Гитлером и быстро привязалась к нему. Их тёплые отношения длились много лет: после поражения «пивного путча» Винифред приезжала в тюрьму поддержать друга. Об их близости говорит, например, такая любопытная деталь: Винни дала Гитлеру прозвище Вольф («Волк»), и с тех пор, звоня в Байрейт, лидер нацистов в шутку представлялся капельмейстером Вольфом. Дети Винифред писали «дядюшке Волку» трогательные письма, сам фюрер, вероятно, с оглядкой на то, как звали его в Байройте, позже назвал свою ставку в Восточной Пруссии «Волчьим логовом» (Вольфсшанце). В начале 1930-х, после смерти мужа Винифред, жёлтая пресса намекала на её скорый брак с набирающим популярность правым политиком. Этого не случилось, однако своеобразную верность фюреру Уильямс хранила всю жизнь и защищала его даже в конце 1970-х.
Именно эта женщина убедила престарелого Чемберлена, что не кто иной, как Гитлер, воплотит наяву его фантазии о защите арийцев от наступления низших рас. В 1923 году тяжелобольной, наполовину парализованный философ принял своего наследника незадолго до событий «пивного путча». По легенде, которая сложилась потом, Чемберлен протянул Гитлеру руку для приветствия, но фюрер упал на колени и поцеловал её. Это неправда, однако преемственность идей, которые нацисты бережно заимствовали у «английского перевёртыша», миф отражает абсолютно верно. На следующий день после знакомства мыслитель написал будущему фюреру: «Вам предстоят великие свершения… В одно мгновение Вам удалось перевернуть мне душу. То, что в суровый час испытаний Германия произвела на свет Гитлера, свидетельствует о её жизнеспособности; это же подтверждает исходящее от Вас влияние; ибо эти два явления — личность и влияние — неразделимы…. Да благословит Вас господь!»[314]
Ключевая роль Чемберлена и его предшественника Гобино в том, что они «освятили» расизм авторитетом науки и философской мысли. Эти авторы убеждали, что низшие расы могут угрожать не только копьём или луком, пистолетом или ружьём. Их самое опасное оружие — это их кровь, которая, смешиваясь с более ценной кровью, портит её и приводит к умиранию высшего народа. Для нацистов эти сомнительные рассуждения были научной истиной, и своё государство они выстраивали в соответствии с ней. Принимая закон, лишавший евреев, позже цыган, а впоследствии и славян-остарбайтеров возможности вступать в брак с арийцами, гитлеровцы собирались «защитить» немцев от «расового хаоса», то есть от деградации.
Ростки расового мышления, характерного для Гобино и Чемберлена, пока ещё малозаметные, проявились в ходе русской революции, в среде противников большевизма. Максим Горький в 1918 году с негодованием писал о прокламациях Центрального комитета Союза христианских социалистов, который обращался «ко всем русским гражданам с призывом очистить себя от той скверны иудейской, которой насквозь пропитана наша родина…. Особенно поражена этой скверной наша интеллигенция, наше так называемое образованное общество, воспитанное на иудейской прессе, проповедующей ложные принципы равенства и братства всех народов и племён. Но каждый разумный человек знает, что ни равенства, ни братства нет и не может быть, а следовательно, не может быть и одинакового отношения ко всем людям, ко всем национальностям… Арийская раса — тип положительный как в физическом, так и в нравственном отношении, иудеи — тип отрицательный, стоящий на низшей ступени человеческого развития. Если наша интеллигенция… поймёт это и уразумеет, то отбросит, как старую, негодную ветошь, затрёпанные фразы о равенстве иудеев с нами и о необходимости одинакового отношения как к этим париям человечества, так и к остальным людям»[315].