— Но всё‑таки…

— Он получает хорошее жалование, я оплачиваю его наряды, Антуан, как ты можешь видеть, большой модник. И положению его позавидуют многие свободные бразильцы.

— Я всё хочу спросить, он как с Афанасием разговаривать будет? Он по‑русски понимает?

— И понимает, и говорит, и читает, и пишет. От меня выучился. Способный! Он, помимо своего африканского языка, знает португальский, испанский, французский, итальянский, немецкий и английский. И, наверное, еще какие‑нибудь, я точно не знаю.

— И вот ещё… Ты, случаем, в католики не записался?

— Нет, с чего бы?

— А жена?

— А жена католичка. И дочери в католической вере. Ничего страшного. Крестятся иначе, и молятся на латыни, что с того? Помнишь Вальхевича? Лихой гусар, хоть из поляков, католиков. И умер за царя, в бою.

— Ну да, ну, да. Не подать ли водки?

— Погоди малость, дойдем и до водки.

Тут вернулись Антуан с Афанасием. Антуан посмотрел на меня и сделал знак пальцами. Бамбармия, киргуду.

— Антуан считает, что квартира нам подходит.

— Какая?

— Та, что на двенадцать комнат. Я хоть и ротмистр, а не прочь пожить по‑генеральски. Сколько ты за неё хочешь?

— Тетушка сдавала за четыре тысячи, на ассигнации, конечно, — нерешительно сказал Давыдов.

— Четыре тысяч… — протянул я и посмотрел на потолок. Высокий потолок, метра четыре с половиной.

Антуан кивнул, мол, точно так. Ровно четыре тысячи.

— В три платежа, — быстро добавил Давыдов.

— В три… — вздохнул я.

— А какова была бы ваша… твоя цена?