— О! Йа, йа… — сказал один из них, поцокал языком и помахал Моне рукой. Тот отвернулся в сторону, продолжая вести тремоло на балалайке. Немцы постояли, послушали, кинули в шляпу бумажку в пять евро, и побрели в глубь «трубы». «Бесаме-е-е!..»

— Ёханый бабай, — мрачно пробурчал в паузе Моня. — Меня это всё достаёт! Фашистские хари подкармливают нас своими дебильными европейскими купюрами. — Схватил евро и порвал на мелкие кусочки.

— Ты ещё съешь её, — критически сказал Седой.

— Я их заставлю её съесть, — ответил Моня. И вообще…

— Стой-стой, Саша, — решительно схватил Седой за руку Моню, собирающегося сорвать усы и покинуть «трубу». — Ты забыл, что есть такое слово — дисциплина. Ты что, хочешь, чтобы и дальше негры трахали наших баб? Хочешь? Ты скажи, я тебя пойму. Чего молчишь? Так вот и молчи. Нам дали задание. Провалит его любой болван, а выполнить — это посложней. Ты что, думаешь только стрелять из пулемёта? Нет, дорогой, халява не пройдёт. Бери в руки балалайку — это посерьезней, чем пулемёт.

Они снова забренчали заунывную мелодию. Подошел старый дед, весь заросший седой щетиной и в вылинявшей фуфайке. Стал, прищурившись слушать. В паузе сказал:

— Э-э-э… Братки… А чтось вы такое гарное граете? Кх-кх-кх, — закашлялся.

— Полонез Огинского, — пробурчал Моня, исполнявший произведение, которое сдавал на экзамене в музыкальной школе.

— Гарно, гарно… Кхм… кх… кх… Очень гарно. Прям за душу берёт. А можно трошки щё? А?

Моня, вздохнув, исполнил полонез ещё раз.

— Дякую, дякую… Спасибо, братки… — Дед раскурил самокрутку и пустил клуб дыма. Невероятный запах распространился вокруг.

— Господи, дед, что это ты куришь? — замахал рукой перед лицом Моня.

— Грибы, сынок.

— Чего?

— Грибы, грибы. Сушеные. Очень, знаешь ли, хорошая штука. Акх… кх… кх… Меня, — сплюнул, — Карлуха научил.

— Какой Карлуха?

— Друг мой. Нерусский правда. Фамилия у него странная — Каштановая Роща.

— Каштановая Роща?

— Да, вот такой фамилий был у него. Кхм… кх… кх… Хочешь курнуть?

— Да уж, спасибо.