– Что именно?
– Ради бога, парень, обувайся, и сам все увидишь.
Далеко идти не понадобилось. Несколько километров я следовал за Тапио вдоль берега на север, пока он не прижал палец к бороде, призывая дальше двигаться беззвучно. Мы поднялись на невысокий склон, стараясь не греметь камешками. Тапио периодически останавливался, чтобы определить направление ветра не затянутой в перчатку ладонью, и наконец попал на широкий плоский участок, открывавший обзор во все стороны. Там он примером показал мне, что нужно лечь на живот и ползти вперед, пока голова слегка не высунется за край склона.
Буквально тридцатью метрами ниже, частично скрытый от прибрежной полосы выступом скалы, пировал белый медведь. Он поймал кольчатую нерпу недавно, судя по запаху и виду жертвы, – снег потемнел от крови, едкий аромат доносился и до меня. Я даже чувствовал тепло парящих внутренностей, или же тепло источал сам медведь, ведь мы укрылись прямо над ним.
Лицо Тапио осветила редкая для его хмурого лица улыбка. Такими медведей мы еще не видели. Как правило, медведи либо перемещались где-то вдали и совершенно бесстрастно, либо нападали на нас, не давая времени на спокойные наблюдения. Этот медведь, молодая особь мужского пола, еще не выросший полностью, но уже огромный, даже не подозревал о нашем присутствии, ведь Тапио безупречно определил направление ветра и выбрал точку обзора. В итоге медведь занимался своими медвежьими делами, а мы пользовались удачной возможностью за ним наблюдать.
Нерпой медведь явно упивался. Я размышлял о невероятной тяжести его лап, спины, шеи; о том, как он всей массой наваливался, отрывая от растерзанной жертвы лучшие куски. Черные бусинки глаз при этом оставались холодно-бесстрастными. Вопреки сильному страху и беспокойству из-за того, что мы так близко, все-таки я чувствовал, что фьорд не такой уж пустынный, безжизненный и негостеприимный, как зачастую казалось. Такое впечатление не возникало у меня при виде уплывающих тюленей, морских птиц, занятых непостижимыми птичьими делами, или лис, едва перебивающихся замерзшими оленьими тушами. А это было крупное плотоядное вроде нас, которое прилегло и наслаждалось обедом. Медведь не спешил, явно не рассчитывая встретить достойного соперника. Несколько птиц стояли рядом, терпеливо или нетерпеливо ожидая своей очереди поклевать, они переступали с ноги на ногу, словно люди в конце долгой вахты.
Я чувствовал странное умиротворение, наблюдая, как медведь с перепачканной кровью нерпы головой уминает свою жертву. Ничего загадочного и непостижимого. Напротив, зрелище было знакомым, до привычного понятным. Никаких иллюзий о том, что мы друзья, у меня, разумеется, не возникало. Медведя я считал хищником, угрозой, который останется таким навсегда. Но он был угрозой с потребностями вроде наших, и, учитывая птиц и убитую нерпу, не слишком одиноким.
Некоторое время спустя Тапио понюхал ветер и двинулся назад. Под громкий хруст шейных и спинных позвонков я последовал за ним.
Мы шли молча, пока не добрались до участка берега, где, если посмотреть на юг, был виден Брюсварден и крест на могиле китобоя. Тапио сел на большой кусок пл
– Я скоро уеду, – объявил Тапио. – Наверное, на следующем корабле, который сюда зайдет.
Поначалу я говорить не мог от шока и уныния. Отчаяние тошнотворной волной накатило из глубин, в которых все время скрывалось. Ведь отчаяние можно лишь приглушить или игнорировать, а изгнать не получится. Оно червяком подтачивает изнутри.
Естественно, я не сдержался и озвучил свою детскую тревогу.
– Это потому, что я что-то сказал или сделал?
– Не говори ерунды! – фыркнул Тапио. – У меня своя жизнь, у тебя – своя. Зверолов, если хочет добиться успеха, должен учиться самостоятельно заботиться о своих угодьях. Партнеров в этом деле не бывает. Я провел с тобой зиму, чтобы поставить тебя на ноги, и вот этот этап пройден. Ты стал вполне приличным охотником. Если не впадешь в летаргию, то, наверное, выживешь.
Я не мог посмотреть в глаза Тапио. Горло судорожно сжималось. Плакать перед Тапио не хотелось, только не после всего, что я сделал, чтобы заслужить его одобрение.
Тапио положил мне руку на плечо. Подняв голову, его смущение я почувствовал, а снисходительность – нет. В его взгляде читалась жалость и, как мне показалось, тоска.
– Свен, послушай меня, послушай! Мы с тобой уже не молоды. Сколько тебе лет? Тридцать пять?
– Тридцать девять.
– А мне почти сорок шесть. Я свой выбор сделал. Ты должен поступить так же. Если считаешь, что остаток лет хочешь посвятить звероловству в Арктике, значит, нужно попробовать. Вечно держать тебя за руку я не могу. В звероловстве тебе не хватает лишь уверенности, а ей не научишь.
– Понимаю, – сказал я, желая, чтобы так оно и было. Но я не удержался от того, чтобы не признаться Тапио, что не хочу оставаться в Рауд-фьорде один. Меня пугала сама мысль об этом. Порой я лежал без сна, боясь, что Тапио умрет и мне придется заботиться о себе самостоятельно. Перспектива казалась настолько зловещей, что дыхание становилось частым и поверхностным, легкие не наполнялись, перед глазами плыло. Все это я залпом выложил Тапио.