— Уебывай, — шепотом ветра доносится из полутьмы.

Язык парализует от страха, ноги едва не подкашиваются, а потом издалека, словно гром пробегает по крышам, накатывает ярость.

Я вколачиваю по руке с ножом — не видя, по наитию. Из темноты раздается шорох, будто от моего удара парень оступился, и тут же резкая боль обжигает левый бок. Нож грубо скребет по ребрам, скребет, скребет, и я вламываю кулак со всей дури туда, где слышался голос. Костяшки пальцев встречают что-то теплое, твердое, запястье пронзает от боли. Для равновесия я шагаю назад, на улицу с машиной, и с ужасом понимаю, что легкие горят без воздуха.

Не знаю, как дальше себя вести. Не то отдышаться, не то бежать, рискуя получить ножом в спину.

Драться? Пока не забьем друг друга до смерти?

Я — за Диану, а он? За зарплату? За чужие долги?

Ноги дрожат от чудовищного напряжения и, кажется, вот-вот надломятся. Завывают сквозняки, над головой вскрипывают ржавые петли.

Раздаются неуверенные шаги. Грязные кеды пересекают линию тени — вытаскивают из хмари подворотни тонкие ноги, обтянутые дырявыми рейтузами. Полощется на ветру красная клетчатая рубашка. И еще это не парень, а девушка, которую обстригли под мальчика.

Она останавливается и с ужасом смотрит на меня. Косая челка вьется черными прядями и то закрывает, то открывает уголек глаза. Вместо ножа девушка стиснула в руке топор, смутно знакомый по узорам ржавчины и гнили.

Где я их видел?

Что-то… в груди екает, как будто летишь вниз на качелях. Сквозь адреналиновые волны я рассматриваю испуганное лицо напротив, и отступаю еще на шаг.

Сердце раз за разом пропускает удары, будто внутри него разверзается холодная могила. А я все не дышу — знаю, что надо, но боюсь пошевелиться. Грудь полыхает огнем, в глазах темнеет.

Если обрезать и выкрасить в черный волосы, если добавить приступы лунатизма, пропавшую маму и разбитую до крови губу, и месяцы невзгод, где каждый день считается, как у собаки…

Забыв обо всем, я шагаю вперед и обнимаю ее. Топор с грохотом падает на асфальт.

Диана.

Господи, это Диана.