— Прости? — раздаётся от писсуаров голос Валентина.

— Говорю, че за тупая… весна!

Я сердито справляю нужду и, выходя, сталкиваюсь:

а) с Валентином,

б) с отцом Николаем, который выкарабкивается из дальней кабинки.

Не побогохульствую, если скажу, что отец Николай застегивает ширинку?

— Деда? — Бровь Валентина уползает на лоб.

По-гречески прямой нос отца Николая поворачивается, словно флюгер. Крупные золотистые глаза сверкают за черными роговыми очками и фокусируются на нас.

Я осторожно шепчу «Здрасте».

— Смотрите-ка, — рокочет зычный голос отца Николая. — Какое явление. Доброе утро, Артур. Доброе утро, внук. И, подозреваю, — он поднимает глаза к потолку и говорит громче, — доброе утро, Кирилл!

— Добрутро! — нечленораздельно кряхтит Коваль из средней кабинки. Ему вторит Валентин с коротким «привет, деда».

— Вы ходите в ученический туалет?

— Разве это запрещено? — улыбается мне отец Николай.

— Нет, но… — мямлю я и смотрю на Валентина, который выглядит так, будто стукнулся лбом о притолоку. — Есть же для учителей.

— Честно сказать, — говорит отец Николай, моя руки и улыбаясь, — здесь я позорно прячусь от Евгения Леонидовича. У него слишком много вопросов, на которые слишком тяжело отвечать.

— Деда, — Валентин долго подбирает слова, — парни могут начать… эм, всякое говорить.

Отец Николай добродушно улыбается.

— Что твой дедушка ходит в туалет?

Валентин молчит, и я догадываюсь о его опасениях. В гимназии только дай повод — и через минуту все классы заговорят, мол, священник подглядывает за мальчиками. Потом это дойдет до безумных машаш, и начнется охота на ведьм, как с «лунатизмом» Дианы или с «четверками» Вероники Игоревны.

Я цепляюсь за эту мысль, словно рыба за крючок, и осторожно спрашиваю отца Николая: