— Я тебя не слышу.

— Да ладно! Ты и твоя рептилия. Трулюлю и Труляля снова куда-то вдвоём. Так хочется все кости переломать?

Я с полураздражением-полуудивлением оглядываюсь и понимаю, что Валентин смотрит вовсе не на меня, а на «четвёрку». Он замечает моё движение и нехотя, словно через внутреннее сопротивление, произносит:

— Наверное, я их не заслужил, но и ты своих «пятёрок»…

Несмотря на мороз, меня бросает в жар. Я знаю, что Вероника Игоревна завышала мои оценки. Я знаю, как никто другой, и, как никто другой, презираю себя. Тем удивительнее, до чего много людей тычет меня в это лицом.

— Сорян за деда. Правда.

Валентин неопределённо кривится, и я свешиваюсь на руках вниз. Сколько тут? Метров шесть? Если вычесть рост, останется метра четыре с гаком.

Стена гимназии качается перед глазами, ладони потеют и скользят.

— В пустыни говорили про «Трубы», — тихо замечает Валентин.

— Чё? — я поднимаю голову, но вижу лишь подоконник. Солнце блестит на нем и высвечивает багровые отпечатки. До меня доходит, что пластырь слетел, и большой палец снова кровит.

— Ты спрашивал в классном чате. Ну, вот: в пустыни говорили. Какая-то стройка… «Трубы».

Валентин подходит ближе к окнам, и я понимаю, что его интересует не столько цифра, сколько Диана внизу, за ней.

Рука проскальзывает на крови и срывается с карниза. Уши закладывает, желудок подпрыгивает к горлу…

Пока я мешком говна лечу к земле, Валентин всё смотрит на Диану: пристально, с давней обидой, с завистью, презрением и чем-то ещё.

Будто…

Будто там, за шелухой досады и огорчений, за наростами воцерковленности и ютуб-блога, там, на донышке продрогшей валентиновой души — Диана могла бы ему понравиться.

Сон пятнадцатый

Красное колесо

Маврикий. Знаете такой?

Вулканический остров к востоку от Африки. Огромная-преогромная плантация сахарного тростника, а по совместительству — родина и могила птички Додо.