Затем снова провал в небытие. Очнулся от боли. Была ночь. В комнате едва теплился синий свет, рождаемый покрашенной лампочкой в металлической сетке, ввернутой высоко на потолке. Обнаружилась какая-то живность, напоминающая комаров, только с длинными хоботками и такими же несуразно длинными ножками. Под полом скреблись мыши, делились чем-то своим, заветным. Он прислушался к их разговору: ничего интересного.

Потом вновь забытье, сон.

Мессинга разбудили толчком в плечо.

Знакомый офицер из наркомата – его, кажется, звали Ермаковым – выглядел сурово, но эта суровость была наигранной. От Мессинга не скроешь суматошную беготню мыслей, одолевавших старшего майора! Он отвернул голову к стене.

Майор изящно выколотил папиросу из пачки. За его спиной стояли двое в белых халатах. Один из них был врач, другой охранник. Оба тянулись по стойке смирно.

– Гражданин Мессинг! – сурово потребовал чекист.

Он не ответил.

Неожиданно голос его сник:

– Вы сами виноваты.

Врач и изображавший медбрата охранник буквально онемели. Такой деликатности в стенах тюремного лазарета им еще не приходилось встречать.

Тут Вольф вспомнил Гнилощукина, его предсказание относительно малой нужды и заявил:

– Ссать хочу!

– Что? – не понял капитан.

– Что здесь непонятного? – спросил Мессинг. – Мне до сих пор не давали утку, я мочился под себя.

Цвет лица врача изменился настолько стремительно, что стало ясно: атаку Вольф ведет в верном направлении.

– Гнилощукин просил написать все, что я знаю. Дайте мне бумагу и ручку, я напишу. Но прежде утку, потом все остальное. Жалобу наркому, например…

На врача, как, впрочем, и на медбрата, без жалости смотреть было нельзя.

Майор взглядом отослал их, они стремглав выскочили в коридор. Появились с небывалой поспешностью. Мессинг оправился, утерся мокрым холодным полотенцем, ему сменили постель, после чего врач и охранник исчезли, будто их не было.

Ермаков придвинул стул и подсел поближе.

– Вы неправильно поняли Гнилощукина. Он не имел в виду применять физическое воздействие. Это был несчастный случай.