— Он тебя избил? Ты по его вине потеряла ребенка? — едва слышно спросил он. — Скажи мне правду, Катрин!

— Нет, нет, клянусь! Я побежала домой и упала. Потом всю ночь мучилась животом. Когда вы нас венчали, у меня уже все болело. Потом пошла кровь, но плод… плод остался. И теперь раздирает меня изнутри! Я вся горю, отче, мне плохо. Знали б вы, как мне больно и плохо!

Отец Жак знал. Доктор Мерсье, его хороший знакомый, сообщил, что у Катрин обширное внутреннее заражение. Это было час назад, возле кладбищенских ворот.

— Дорогая моя девочка! — громко проговорил он. — Ничего не бойся. Отдайся на милость Божью. В твоем прегрешении больше чужой вины. Дай руку, и помолимся вместе!

Катрин была в полубессознательном состоянии. Сухие пальцы, которыми она сжимала руку священника, еще связывали ее с миром живых, но, казалось, она вот-вот преставится. Перед глазами у нее мелькали смутные образы.

Вот она лежит на желтой соломе, а сверху — он, страстный, ненасытный… Она кричит от счастья, ведь он такой красивый! А вот он скачет галопом, мускулистые ляжки напрягаются от усилия… Теперь — улыбается, задирая подол ее ночной рубашки, входит в нее… И, наконец, тот страшный вечер, когда она прибежала сломя голову в поместье. Решив связать свою жизнь с Фолле, она надеялась на поворот в судьбе, мечтала остаться рядом с тем, кого всем сердцем любила. «Фредерик, любимый, не бросай свою Кати! Я люблю тебя больше жизни, слышишь! У нас с Фолле скоро свадьба, но я люблю тебя! А еще… Я раньше боялась сказать, но я жду от тебя ребенка. Может, возьмешь меня к себе — служанкой, горничной, все равно! Только б нам с тобой не расставаться…» Она бросилась к его ногам и стала их обнимать, всю душу вкладывая в свои мольбы. Не ее ли телом он не мог насытиться, не ее ли целовал, кусал, терзал?

Голова Катрин судорожно дернулась, скатилась с подушки.

— О нет, не надо! — молила она в беспамятстве.

Откуда отцу Жаку было знать, что несчастной казалось, будто она снова с Фредериком, и он, жестокий, как и в самые интимные моменты, отталкивает ее, швыряет на плиточный пол конюшни. Скалясь, с безумным взглядом, начинает ее бить, пинать ногами в живот, в спину, в грудь. Она от страха молчит, думает, что иначе он ее убьет. Это из-за него замер плод…

Катрин содрогнулась, бессильно рухнула на постель. Кюре, которого священный сан обязывал терпеть зловоние, исходившее от этого юного тела, стал молиться. Он закрыл ей глаза. Встревоженная тишиной, вошла мать.

— Бедное мое дитя! — запричитала она. — Да упокоит Господь ее душу!

Раймонда задержалась на пороге. Девочка смотрела на сестру и не хотела верить.

— Не стоит сюда входить, дитя мое! — мягко сказал ей кюре. — Сбегай лучше за Фолле. Да поспеши!