Спросил, почему в экспедицию хотят, телеграфист сказал, что любит читать про приключения, двое – что интересно чужие края посмотреть (туристы за бесплатно), четвертый: «Тятя велел» (это тот, что ничего не умеет). Спросил: «А тятя у нас кто?» Ответил, что купец Воробьев. Фамилия показалось знакомой, хоть и распространенной – так и есть, посмотрел в блокнотике список жертвователей: Воробьев Иван Егорович – 10 тысяч. Это что же, деньги заплатил, чтобы сынка на съедение дикарям отпустить или, может, другим способом из мальчика мужчину сделать не получается. Ладно, у нас не воспитательный дом и не лагерь скаутов. Записал фамилии имена и адреса и сказал, что, если надо, их позовут на второй тур испытаний (сто процентов, что не позову) в течение месяца.
Потом пошел посмотреть на результаты отбора Нечипоренко. Сначала поговорил с теми, кого забраковал «Ермак Тимофеевич», и правильно сделал: из нижних чинов, трое – безынициативные «немогузнайки», один еще ничего, головастый, но ходит с трудом – артрит. Подошел к оставшемуся – высокий, с усами, видна военная выправка, представился как отставной поручик Львов Евгений Михайлович. Уволен по ранению, полученному при взятии крепости Геок-Тепе отрядом генерала Скобелева, находился в колонне полковника Куропаткина (того самого, который вскоре возглавит Генштаб). На вопрос, что делает в Москве и откуда узнал об экспедиции, сказал, что служит в охране у одного из здешних купцов, сопровождает со своими людьми ценные грузы, ездит до китайской границы и обратно в Москву.
– Евгений Михайлович, а не помешают ли вам последствия ран ваших в дальней экспедиции? Насколько вы готовы к ней и почему выбрали сей путь?
– Александр Павлович, меня ничто в Москве не держит, семьи у меня нет, я и так «перекати-поле», а ранам этим более десяти лет, заросло все давно. Из рассказа моего хозяина я сделал вывод, что путь свой вы держите в Левант или Магриб[94]. С верблюжьими караванами по пустыне я ходил, в отряде Куропаткина их было восемьсот, почти столько же, как и людей, так что опыт таких походов у меня есть.
Ударили по рукам, положил я ему жалованья за экспедицию 700 рублей с моим снаряжением и продовольствием, выдал авансом 200 рублей, поручик расписался в получении и подписал бумагу о том, что он проинформирован об обстоятельствах похода, что в случае ранения, требующего лечения, получит от 100 до 500 рублей вспомоществования, в случае гибели – семья получает его трехкратное годовое жалованье, на что поручик ответил, что никого у него нет и никакого адреса он оставить не может.
Пригласил господ офицеров позавтракать, а всех прочих поблагодарил и отпустил. Потом принесли почту, в том числе конверт из Петербурга от капитана Главного Штаба Акинфиева и телеграмму от купцов Черновых. Черновы просили четыре пуда ТНТ. Позвонил в Купавну, там ответили, что на складе почти десять пудов, но из них восемь уже забронировано. Попросил оставить четыре пуда за мной (пока кто-то другой приедет, два пуда точно наработают) для постоянных партнеров и сообщить им о готовности – дал адрес конторы Черновых. Прошел в кабинет, вскрыл конверт от Акинфеева, попросив принести сюда кофе и бутерброды. К отчету прилагалось письмо, в котором капитан сообщал, что, оценив климат Абиссинии, он, по состоянию здоровья, не может принять участия в экспедиции. В связи с этим он подал рапорт генералу Обручеву, и рапорт был им принят. «Что же, – подумал я, – похоже, капитан зарубил себе карьеру, если у него, конечно, нет мощных покровителей». Посмотрел его кроки, Акинфеев рассчитал путь в 820 верст, по 40 верст ежедневного перехода с 10 дневками. Одна переправа через брод, достаточно сухой в это время года, корма в горах для мулов достаточно, фураж необходим только в пустыне на 7-дневный переход. Водопои есть приблизительно через два-три дня пути. Потом вернулся в гостиную к офицерам, вовсю вспоминавшим былые походы и нашедшим даже общих знакомых, пригласил их в кабинет обсудить план. Рассказал о нашей экспедиции поподробней, часть подъесаул уже слышал, но ничего, послушает еще раз. Потом показал выкладки, сделанные штабным. Поручик их сразу раскритиковал: во-первых, 40-верстный переход в пустыне для двух-трех больших караванов, движущихся в прямой видимости, невозможен, хорошо если будет 30 верст в день; второе – если будет сотня и более лошадей, то на водопое они выпьют всю воду, не оставив ничего для мулов, верблюды в этом случае как-то перебьются, но и им нужно «заправляться» вдоволь раз в неделю. Выход – двигаться тремя караванами с интервалом в дневной переход, при этом за сутки вода в колодце или копанке[95] успеет набраться. В случае нападения на один караван летучий отряд из другого каравана может оказать помощь каравану, подвергшемуся нападению. Конечно, есть вероятность, что разбойники нападут сразу на три каравана, но тогда это должны быть шайки в несколько сотен или даже тысячу человек. Я рассказал про пулеметные тачанки, поручик заинтересовался, сказал, что хотел бы посмотреть, но я его разочаровал – только в Одессе, куда должны прийти пулеметы. А вот по поводу повозок под тачанки, с крепкими колесами, какие будут соображения? Соображения были, как у меня – подрессоренная бричка, как бы сказали в двадцать первом веке, с «усиленной подвеской», попросил включить в список две такие «приблуды» с запасными колесами и упряжью. Потом начали просматривать список, составленный Нечипоренко ночью, кое-что туда внесли еще. Осторожный Львов сказал, что у него есть сомнения насчет повозок в пустыне, и лучше верблюдов для этого еще ничего нет, время показало, что он был прав. Тем не менее через два часа список был готов, Львов вызвался его переписать набело и отправить в штаб с почтамта скорой почтой, на что я дал ему денег и отпустил, дав еще одно секретное поручение с учетом выделенной суммы и сказав, что он может перебираться к нам, составив таким образом первоначальный состав штаба похода из нас троих. Больше никого из добровольцев в этот день не пришло, и я подумал, что мне будет трудно набрать пятьдесят человек, как я намеревался. С другой стороны, чем мне могли помочь московские староверы, надо в станицы, на Урал слух пустить, с другой стороны, зачем казаку ехать куда-то – у него и дома все есть. Вот крестьян и мастеровых переселить! Съезжу-ка я на днях в Купавну, поговорю со старообрядцами-текстильщиками, а вдруг заводишко в Абиссинии удастся построить, и будем в русский ситец всю Африку одевать! А что: местной конкуренции нет, рынок сбыта – достаточный, в одной Абиссинии в то время 30 миллионов населения. Сырье – хлопок в Африке хорошо растет, можно и свои плантации завести, и кофе там знатный – лучшая арабика оттуда. Бананы три урожая в год дают, это на западе страны, конечно, там сельхозрайоны, а вот по поводу картошки и пшенички – не знаю, особенно с первой, да здесь ее и сейчас-то не очень едят, хлеб – основная сельская еда. Кукурузу, что ли, выращивать, – вот Никита Сергеевич бы порадовался…
Пока я так размышлял, вернулся поручик, на этот раз – при форме с орденом Святого Станислава с мечами, медалью «За взятие штурмом Геок-Тепе» и анненским темляком[96] на шашке. Весь его скарб умещался в одном чемодане, и я попросил дворецкого отвести ему комнату в доме, сам же надел форменный сюртук с «Владимиром» и «Анной» и стал ждать. Ждать пришлось недолго, и в комнату вошли по очереди, соблюдая старшинство, оба моих новых соратника, одетые по форме, с орденами. Сначала по случаю прибытия и зачисления в отряд представился Нечипоренко (я заметил у него Станислава с мечами и Анну – оба ордена третьей степени, на колодках), потом – Львов, молодецки щёлкнув каблуками начищенных до зеркального блеска сапог. Я поздравил их с прибытием и выразил уверенность в успехе нашего предприятия, коль у меня есть такие боевые соратники.
Потом пригласил офицеров к обеду, а к семи пополудни пригласил в баню, сказав только, что сначала там моей рукой займется местный знахарь, а потом мы сможем вдоволь попариться. Попросил кухарку принести нам холодного кваса, стаканчики, квашеной капустки, огурцов, порезать буженину и хлеб, как уйдет травник, накрыть в бане и пригласить господ офицеров попариться, я их там останусь ждать. Мы славно попарились и посидели, завернувшись в простыни наподобие римских патрициев, поручик захватил с ледника бутылку водки, что я велел купить в городе, когда он ходил на телеграф (это и было «секретным» поручением).
– Александр Павлович, – сказал Львов с довольной улыбкой, разомлев от пара и выпитой водочки, – ну, вы прямо как баба-яга, – баньку истопили, накормили, напоили, когда в печь-то сажать будете?
– Да вот, Евгений Михайлович, чем раньше, тем лучше, в африканскую-то печь пожаловать, – в тон ему ответил я. – Сезон дождей закончился, вода на водопоях и в колодцах не пересохла, жара спала, самое время было бы выступать через месяц, но нет еще ничего.
Потом господа офицеры покурили на воздухе, я же пошел в дом, сказав, чтобы они приходили пить чай. За самоваром скоротали вечер, из рассказов Львова я понял, что во время похода генерала Скобелева он приобрел солидный опыт походной жизни в пустыне, и предложил возглавить набор добровольцев, пока я буду ездить по делам, сказал, кого я хочу видеть в отряде. Врач у нас есть, интендант должен появиться в Одессе и дать мне телеграмму, вот штабиста у нас нет, а как у вас, Евгений Михайлович с опытом штабной работы? Если из Главного Штаба никого не пришлют вместо отказавшегося ехать офицера, придется взвалить ее на вас, если Аристарх Георгиевич не возражает?
Львов ответил, что некоторый опыт есть, так как быть рядом с таким штабистом, как Куропаткин, и не научиться у него ничему, это надо было быть полным дураком. Вот и славно, подумал я, поеду завтра в Купавну.
В Купавне мне удалось «завербовать» двух братьев, мастеровых-текстильщиков, оба старого обряда, с бородами, тот, что повыше – Матвей, пониже – Иван, из деревни – крестьянский труд знают и в Купавне с хозяйством отцу и старшему брату помогали. Только здесь им как-то не светит: землицы не дадут, дом делить – тесновато уже, с работой на ситцевой фабрике сейчас плохо – сбыт плохой, склад затоварен, цех простаивает. Со мной поедут, много хорошего обо мне слышали, и то, что заработать людям даю, предложил им за поход 200 рублей каждому с харчами и одеждой, согласились и бумаги подписали, по 25 рублей аванса им выдал. Стрелять им не приходилось, не охотники, а вот верхом ездить – это запросто, да и по хозяйству они могут, кашеварить, что-то построить, плотничать – это умеют. Проверил – не врут. Сказал, что приглашу их в Москву через управляющего. Зашел к управляющему, спросил, почему не переводят ситцевый цех на выпуск лекарств и ТНТ, раз спросу на ситец нет. Управляющий, надо привыкать к его имени-отчеству, Николай Карлович, сказал, что урожай в центральных губерниях плохой, летом была засуха и предстоит голодная зима[97], поэтому крестьяне ничего не покупают, а они были основными покупателями ситца.
– Почему же никто не занимается переводом производства на СЦ и ТНТ?
Николай Карлович ответил, что реакторы почти готовы и проходят внутреннюю обработку, персонал обучается у соответствующих специалистов завода, и можно будет запустить реакторы через две-три недели, но часть рабочих и даже мастеров придется увольнять, так как на текстильном производстве работало в три раза больше людей, чем работает на СЦ и ТНТ, поэтому половину из них придется уволить. Люди об этом знают и уже ищут новую работу. Я сказал, что мне нужны люди для экспедиции и человек десять я мог бы взять, перечислил требования к кандидатам и попросил, нельзя ли собрать их быстро, пока я не уехал? Управляющий дал распоряжение и пригласил меня отобедать: не беспокойтесь, народ за это время как раз и соберется.
После обеда увидел перед крыльцом человек сто, почувствовал себя новгородским Садко, набирающим свою ватагу, вот только бочки зелена вина у меня не было и в морду бить я никого не собирался. Рассказал, что еду по заданию царя в новую землю – пересказал ту же легенду, что купцам рассказывал, после этого перечислил, что мне нужны люди здоровые, готовые терпеть жажду и жару, ездить на лошади верхом и так далее. После этого спросил, есть ли желающие – вызвалось человек двадцать. Побеседовав с каждым, оставил десяток, дал два рубля на дорогу каждому и велел прибыть завтра. Назавтра прибыло только восемь (потом выяснилось, что двух жены не пустили, устроили рев, деньги они вернули с теми, кто поехал). Пригласил господ офицеров, и началась проверка – отобрали трех, но я, поговорив с одним из забракованных по возрасту, велел его оставить – это был мастер с ситцевого завода, который не захотел переучиваться, сказав, что он-текстильщик и им и останется. Звали его Иван Петрович Павлов и был он похож на своего полного тезку, как его рисуют на портретах в 50-летнем возрасте. Он не только работал на предприятии с его основания дедом, хорошо его зная, но и по дому многое делал, корни у него были крестьянские, старообрядческие. Мне понравилась основательность старого мастера, его рассудительная речь, и я спросил:
– Иван Петрович, а что это вы в Беловодье-то собрались (слух прошел, что дед перед смертью велел мне страну Беловодье[98] отыскать)? Куда мы поедем, там готовых рек с молоком и медом нет, их еще сделать надо.
– Так что, я не понимаю, Александр Палыч, не глуп
В общем, взял я Ивана Петровича на 250 рублей в год, дал ему 50 рублей аванса и сказал, что ружье ему будет (завтра пойду в охотничий магазин и куплю два ружья, патроны, патронташ и прочую амуницию). Офицеры отобрали еще пятерых, забраковав только одного. Таким образом, в отряде у меня уже девять человек.
На следующий день приехал старший из братьев Черновых, позвонил в Управление заводом, сказал, что сегодня со склада уральский промышленник Данила Иванович Чернов заберет четыре пуда ТНТ.