Книги
Военные приключения. Выпуск 5
— Походили, посмотрели, порадовались, что скоро переберусь под свой кров, а потом и говорят: «Что ж ты молчал, что воевал в Испании, работал для Родины в Болгарии?» Ну что я мог им на это ответить? В общем, лед недоверия ко мне окончательно растаял, — вспоминает Семен Яковлевич о том, как начиналась новая жизнь.
Не сразу, но нашли ветерана-интернационалиста и заслуженные награды. Среди многих других рядом с советским орденом Отечественной войны с гордостью носит он итальянскую медаль Гарибальди, польскую «За свободу вашу и нашу», памятную медаль «Участник национально-революционной войны в Испании 1936—1939 гг.». Приняли его и в ряды КПСС, но без восстановления прежнего партийного стажа: секретарь обкома убедил, что так будет проще. Однако Семен Яковлевич продолжает добиваться, чтобы в графе «Время вступления» в партийном билете стояло: «1932 год».
…Конечно, возраст дает себя знать: в феврале Семену Яковлевичу исполнилось 84 года. Но все еще бодр и по-молодому подтянут этот высокий седой человек о орлиным профилем. Живет он теперь в областном центре городе Черновцы, активно участвует в работе совета ветеранов, охотно встречается с молодежью. Есть о чем рассказать ей бывшему батраку, моряку, коммунисту-подпольщику, волонтеру-интербригадовцу, разведчику-нелегалу, зэку и колхознику Побережнику.
При расставании я наконец решился задать ему мучивший меня вопрос: как он после всего случившегося с ним относится к партии?
И вот что услышал в ответ:
— Сейчас модно критиковать партию, обвиняя ее, как говорится, во всех тяжких. Но не побоюсь сказать, что лично мне принадлежность к ней всегда придавала силы. Я был и остаюсь коммунистом.
СЛУШАЙТЕ ВСЕ!
В. Пикуль
АРМИЯ — ЛЮБОВЬ МОЯ
Не мне судить, какой из меня получился писатель, но работник из меня, кажется, получился. Вот моя старая чернильница, вот мое обычное перышко, как у школьника. Буква за буквой, слово за словом, строка за строкой, страница за страницей, книга за книгой — так проходит моя жизнь, и сам не пойму, что я нашел в ней хорошего. Думаю, что отбывать каторжные работы, таскать за собой тачку, все-таки интереснее…
Жизнь без выходных, без праздников, без дней рождения, без отпусков — это жизнь особая, и недаром же я помянул каторгу. Жена — без тени юмора — не раз говорила мне:
— Ты у меня законченный т р у д о г о л и к…
Пусть лучше так! Надеюсь, моя одержимость будет понятна читателям, да простят они мне то, что я не успеваю отвечать на их письма. Но такая жизнь не всегда понятна моим же коллегам. Вот уже сорок лет я все же присутствую в литературе, но с недоступных высот Олимпа суровые боги взирают на меня с большим подозрением:
— Где ему добраться до нас? Скоро сломает себе шею…
И все эти сорок лет критика присматривалась ко мне, как к редкому зверю, уже внесенному в Красную книгу, рассуждая между собою — в какую клетку меня посадить, в какой зверинец упрятать? Вообще, кто он такой, этот Валентин Пикуль? Ясно, что на других членов ССП он не похож, ибо мы его дружно и регулярно избиваем, хвост ему уже выдрали, все уши пообрывали, а он, наглец такой, все еще мелькает в печати…
До меня дошли и такие их разговоры:
— Помилуйте, а кто видел Пикуля? Кто его встречал на собраниях, в Доме творчества или в ресторане Дома писателей? Ясно, что он прячется от нас… боится! А если его никто не видел, так будем считать, что его попросту не существует.
Почти двадцать лет длилось упорное замалчивание моего имени, и когда мои доброжелатели спрашивали у начальства о причине такого замалчивания, им вежливо отвечали: