Каким-то образом я оказалась на заднем сиденье такси. Не знаю, как мне это удалось. Последние тридцать минут прошли в тумане слез, шока и такой невероятной боли, что я не знала, как, черт возьми, устоять на ногах. Внутри все болело. Мышцы напрягались при каждом движении. Ноги сопротивлялись каждому шагу от квартиры Остина. Мое сердце было разбито и валялось на полу его спальни.

Самое страшное... я собственноручно вырвала его и оставила там.

Моя голова ударялась о стекло, отзываясь такой же повторяющейся пульсацией в черепе. Я ненавидела свой мозг. Это он во всем виноват. В то время как все остальные части меня бунтовали, он стоял на своем. Мой разум твердил, что я должна придерживаться плана. Никакого брака. Никакой влюбленности. Никогда. Никогда. Тем временем все остальное бушевало, разрушая опору прочности, пока не осталось ничего, кроме руин.

― Бл*дь, ― прошептала я, снова ударяясь головой.

― Мы на месте, ― объявил водитель.

Я посмотрела на изогнутую подъездную дорожку и величественные парадные двери загородного дома. Пентхаус Веры был ближе. Мне следовало отправиться к ней, отплатив им тем же за все случаи, когда они появлялись с разбитым сердцем и в слезах на моем пороге.

И все же, каким-то образом, я стояла у входной двери дома моей семьи. Дома, который называю домом с двенадцати лет. Я подняла кулак, но остановила его в паре сантиметрах от двери, колеблясь.

Я могла бы вернуться в город. Могла пойти к подругам, рыдать, есть мороженое и угрожать убить того, кто причинил нам боль.

Но у меня были вопросы. Вопросы, на которые мог ответить только один конкретный человек.

Сегодня утром во мне что-то оборвалось. Я ни с кем не говорила о своем отце. Я избегала этой темы, заставив себя поверить, что раз это в прошлом, и я не могу ничего изменить, то и думать об этом не нужно. Я верила, что это не может причинить мне боль. Вместо этого решила отбросить все сомнения и быть сильной одинокой женщиной.

На неизведанной территории признаний и откровений я болтала без умолку, случайно проговорившись и о Боди.

Вспышка сочувствия-жалости, прежде чем он успел ее скрыть, все еще оставляла меня в ужасе. Я чувствовала себя слабой и глупой. А когда жалость Остина переросла в ярость супергероя, я запаниковала, скатившись в яму, из которой, была уверена, мне никогда не выбраться. Мысль о том, что он может столкнуться с Боди, что люди узнают об этом и разнесут по всем новостным ресурсам, вызывала тошноту. Мне и так было плохо из-за того, что я жила с чувством стыда за то, что позволила себе дойти до подобного, когда клялась этого не делать, но чтобы еще и все остальные знали?

Я запаниковала, изрыгая слова, которые всегда говорила ― те, которые делали меня, мной, но на этот раз они казались неправильными ― чужими. На этот раз они заставили меня усомниться в своих основах. На этот раз они оставили меня в одиночестве, наблюдающей, как Остин оставляет меня.

И вот теперь я стояла перед дверью маминого дома, без сердца и слишком гордая, не в силах постучать.

Что, если ответы, которые я получу, усугубят ситуацию? Что, если я открою ящик Пандоры?

Что, если ты всегда будешь чувствовать эту пустоту?

Прошептал внутренний голос, заглушая все остальное.

― Я Рэйлинн Вос, ― пробормотала я сквозь слезы, которые продолжала сдерживать. ― Я, мать вашу, не убегаю.

Придерживаясь своего решения, я постучала в дверь. Со щелчком замка слезы навернулись на глаза. Когда дверь широко распахнулась, открывая взору маму, я проиграла битву, и они хлынули наружу.

― Мама, ― воскликнула я, прежде чем броситься в ее объятия, как в детстве.