Ответа не последовало.
– Почему ты его князем называешь? – высказал, больше чтобы разогнать тягостное молчание. – Боярин Иван Всеволож тоже Рюриковой крови через ветвь смоленских князей и владения обширные имеет. Однако никто его на Москве этим высоким титулом не величает. Боярским чином довольствуется.
– Ишь, кой у мя разумник обрёлся, – хмыкнул отец. – Добре, порех те о моем рачении[415] к Борису Васильевичу. Истинно, иже из Константиновичей он, кои владели Галичем преду нас и коих изгнаша оттоле[416] при отиче моем. Ушед княже бывый Галицки с семьёй в Новугород и ставша онде бояры архерейны. Прошед лета, праунук изгнанника Борис пошед на Москву и ста боярин при государе Василее Димитриевиче. Познамишася с ним в рати с Булгары под моим старейшеством. В брани[417] оной ярой мастроты ратны разумейны ял. Десницей моей бысть он. С тех годин[418] содружны мы сташа. Засим[419] нижеградска похода порекоша, иже он перешед в Звениград на служение, аще поведаю его да отроды[420] его в чине княжием, да в грамоте докончальны начертаю с сынами сеими равным братом, да в грамоте духовны равно помяну. Шерт[421] ми даша с братом сеим младшим Иваном. Дал Борису Васильевичу в кормление[422] Галицки удел ноли, а брату его – Вяцку землю, с поречением Галицки и Вяцки княземи. Поелику Иван помре, сыну Борисову старшу Димитрию тую Вятку предал.
С успением государя и брата маво Василея Димитриевича почлася котора[423] с сыном его, отроком Василеем. Галич ста моим столом. Княже Борис без запятия[424] место уступил ми, шерту верен. Жеховску волость заместо поятил. Порядишася, князем Галицким токмо ми рекомах, а он отнелиже[425] есть боярин Галицки да князь Жеховской.
– Ладно. Освободи только моих людей, о которых я тебя просил, и милуйся дальше со своими ближниками, сколько твоей душе будет угодно, – покладисто высказался я.
– Потолкуем таже, мужи думны ждут, – резюмировал государь и подозвал путного дьяка, велев ему поставить в тронном зале отдельный стулец для княжича.
Сводчатые палаты тронного зала были расписаны особо красочно, словно картинная галерея, зверями сказочными и вьющимися цветами. На возвышении громоздилось массивное кресло из дерева темных пород с бархатной зелёной подушечкой под задницу. Вдоль стен и окон по периметру лепились обычные лавки, на которых уже сидели бородатые мужики, разряженные как попугаи в своих одеяниях.
Отдельно слева от трона на лавочке восседал сухенький Паисий со своим суровым лицом. Я немного труханул. Показалось, что сейчас старец при виде меня как вскочит, как наставит грозно свой перст и проверещит в мой адрес истошным голосом какие-нибудь жутчайшие проклятия, яростно топоча костяными ножками. На самом деле он на меня даже не взглянул, погружённый в свои думы. Справа на такой же лавочке расположился князь Жеховской. Ещё раз поразился сходством с экранным викингом. У входа в зал располагалась пара маленьких столиков, похожих на конторки, за которыми уныло стояли дьяки.
Когда мы с отцом, величественно вышагивая, вышли из дверей, бояре неторопливо с достоинством поднялись и склонили головы. Игумен поклонился, не поднимаясь, опираясь на Т-образный посох. Отец сел в креслице на возвышении, а я на выторгованный стулец между троном и лавочкой викинга, сопровождаемый его внимательным взглядом из-под густых бровей. Пока я пикировал на сиденье своим тощим задком, подскочил мальчик и резво подложил туда маленькую подушечку. Сливки галичского высшего общества бесцеремонно пялились на меня, не скрывая своих эмоций на лицах. В основном преобладал обыкновенный интерес, но были и откровенно недоброжелательные взгляды. Дворецкий поднялся и провозгласил:
– Государь наш, княже Юрие Димитриевич. Дума, тею звана, соборена.
– С Божьим пособем починем[426], – ответствовал князь, оглядывая собравшихся. Служки внесли и поставили посередине тронного зала поставец с иконами, зажгли свечи. Все встали, в том числе и сам правитель. Отец Паисий лично провёл службу во благое течение дел. Вопреки моим опасениям песнопения завершились скоро.
У князя со старцем завязалось обсуждение какого-то удивительного события, произошедшего в Галиче недавно. Якобы очередной ангел спустился с небес и чего-то там такое необычное натворил. Чем больше прислушивался к их разговору, тем больше покрывался пупырышечными мурашками. Так это же я своим божественным дыханием отроковицу оживил поцелуем в уста. Правда, трудно теперь сказать, насколько моё дыханием было божественным, без отсутствия средств гигиены ротовой полости.
Упс, кажется пресловутая бабочка Брэдбери подпала под мою вездесущую лапу. Батя, естественно, вспомнит о дурацких пророчествах Паисия и тут же полезет на Москву при невыгодных обстоятельствах. Что из этого получится, остаётся только гадать. Старец тоже был не в сильном восторге от происков божественных сил и активно выражал сомнения в истинности произошедшего знамения, советуя не торопиться принимать окончательные решения. Он недавно приступил к исполнению своих религиозных обязанностей после организованной мной болезни и ещё не разобрался во многих делах.
Наговорившись со старцем, князь повернул ко мне своё лицо и велел подняться со скамейки. Я в недоумении исполнил его приказание.
– Советочи мои драгие, примайте маво сына Димитрия постольником, – проникновенным басом представил он меня боярам.
Ответом было дружное молчание погрузившихся в шок собравшихся бородачей.
– Государь наш, Димитрие неразумен паки для детелей державных по младоумию[427], – рискнул первым возразить боярин Морозов.
Гул большинства боярских голосов свидетельствовал в пользу мнения дворецкого:
– В скорби главной пребывах, ажно[428] вящим детельником явлен…
– Желудёв снедати повелит…