– В общем-то, с точки зрения диалектики, наш мир пребывает в постоянном развитии. Вместе с миром развивается и борьба за рынки сбыта. В их пределах происходит конкуренция между производителями, нацеленная на повышение качества продукции и снижение её стоимости. Оба эти фактора я полагаю положительными. Однако в борьбе случаются и победы, когда проигравший разоряется и уходит, оставляя всё выигравшему. Таким образом, формируется монополизм – страшный враг прогресса. Предприятие, избавившееся от конкурентов, начинает повышать цены и не так пристально присматривает за качеством плодов своих трудов. Классики марксизма справедливо назвали этот процесс загниванием, – сделал я новый «заезд». – Так вот! Коммунистическая партия сейчас как раз и вступает в фазу монополизма – побеждает всех своих врагов. Далее, по тому же Марксу, произойдёт загнивание, вызванное внутрипартийными процессами – борьбой за позиции в собственной иерархии, вслед за которым начнётся разложение. Из передового отряда рабочего класса большевики превратятся в тех же чиновников, столь ярко описанных Чеховым, Гоголем и другими писателями ещё дореволюционной поры.

Я замолчал и посмотрел на Мусеньку. Она кивнула и не стала ничего добавлять.

– Пожалуй, это и всё из того, что имеет идеологическую окраску, – подвёл я черту под разговором. – Общий вывод – для создания долговременной стабильности государства требуется и многоукладность хозяйства, и многопартийность политического строя, и многоголосие в средствах массовой информации. И при этом никуда не денешься от соискания поддержки со стороны самых широких масс населения, добиться которой можно только неуклонно повышая его жизненный уровень.

– Только не надо делать резких движений, перебрасывая руль общественной жизни с борта на борт! – вставила своё словечко Мусенька. – Перегруппировываться нужно, планомерно перемещая ударные силы на заранее подготовленные позиции.

– То есть вы это уже между собой обсуждали и даже разговор провели согласованно, заранее условившись о том, что будете говорить?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответили мы в один голос.

– И у вас уже есть план?

– Только отдельные соображения, – признался я честно. – Собственно, их мы уже изложили.

– Дело в том, что ни в юриспруденции, ни в вопросах организации внутригосударственных механизмов, ни в области международных отношений у нас с Шуриком нет никакого опыта деятельности. Да и исходные данные для принятия решений всегда попадали к нам в виде, обработанном советской пропагандой. О том, что часть информации недостоверна, мы догадывались намного позднее, когда на собственной шкуре отмечали происходящие ухудшения, – растолковала нашу с ней позицию Мусенька. – Нормально рассуждать можем только в пределах областей, в которых работали профессионально. Так, Шурик считает, что после войны нужно делать упор на развитие авиации, причем легкомоторной…

– …Будет разогнанная на всю катушку авиапромышленность и высвободятся кадры военных лётчиков – так что момент исключительно удобный, – встрял я.

– А в информационной области необходимо снять все ограничения, кроме ответственности за ложь и клевету. И за замалчивание важных обстоятельств, то есть за утаивание негативных моментов при общем позитивном тоне сообщения или, наоборот, за сокрытие положительных моментов в том, что подвергается критике.

Иосиф Виссарионович чуть заметно улыбнулся и поинтересовался:

– Мне показалось, что вы пытаетесь убедить меня в необходимости демонтировать сами основы социалистического хозяйства. То есть допустить частную собственность на средства производства.

– На занятиях по политпросветучёбе у нас всегда был коронный вопросик к лектору о разнице между частной собственностью и личной, – ухмыльнулся я. – В качестве примера приводился карандаш, купленный инженером в магазине и принесённый на работу – рассуждать о том, частный он или личный, можно было часами, путая мозги преподавателю. Аналогичный вопрос касался использования наёмного труда – речь заводилась о домработницах. Ведь они, обслуживая академиков или профессоров, вносили трудовой вклад в их основную деятельность, освобождая от хлопот по хозяйству и давая время на основной труд – мыслительный процесс.

– Это мы о временах застоя, когда все мало-мальски крупные артели, кооперативы или товарищества стали госпредприятиями, а в колхозы назначали председателями ответственных партийных деятелей.

– То есть частный сектор даже в сфере мелкого производства и оказания услуг был уничтожен, – догадался Сталин.

– Практически полностью. Как и личное подсобное хозяйство колхозников. Кого налогами задавили, кого… не знаю как, но всех включили в одну систему, действующую по единому плану. Причем этим огромным хозяйством рулила партия, потому что руководителей без партбилета практически не встречалось. Может быть, совсем капельку.

– Да, вопросы идеологии чудесно переплелись с реальностью, – кивнула Мусенька.

– Дело в том, что нормально подкованный частник запросто мог принимать наёмных работников под видом вступления в тот же кооператив, – заметил я. – Сначала организовывал маленькую команду из своих друзей или подкупленных нуждающихся, а потом, если ему удавалось развернуться, как следует, набирал столько народу, сколько было нужно.

– У нас в конце восьмидесятых крах системы социализма как раз и начался с того, что разрешили возродить кооперативы. Они сразу начали заниматься спекуляцией – покупали товар по государственной цене, а продавали по коммерческой, – снова объяснила Мусенька. – Всё сразу во много раз подорожало, и началось обесценивание денег. А потом настали лихие девяностые. Власти теряли контроль над ситуацией, потому что кругом расцветала преступность, чиновники продавались недорого, зарплату на предприятиях перестали платить – всем тогда было тошно.