— Не знаю, какие сюрпризы принесёт нам конец сегодняшнего дня, — сказал я, доедая жареные кабачки, — но завтра весь день будем, сменяя друг друга, дежурить у Грасуловского аэродрома. Ходить кругами и зорко поглядывать по сторонам, сбивая любую фашистскую нечисть, какая бы ни показалась в поле зрения. В крайнем случае, можно будет присесть к ребятам, залиться горючкой, когда осушим баки на барражировании.

Мусенька зыркнула на меня тревожно, но ничего не сказала. Дело в том, что до Грасулово от нас довольно далеко. Туда нужно добираться на скорости, обеспечивающей максимальную дальность, а потом вообще снижать обороты двигателя до того минимума, при котором машина держится в воздухе. Иначе пробыть сколь-нибудь долго в районе дежурства не удастся. Это — чувствуя себя неподвижной мишенью.

— Хмелёв говорит, — проснулась рация. — Через меня прямо на север идёт целая стая.

Это тоже человек, рекомендованный отцом Николаем, сообщил по рации о том, что увидел с места, где живёт. А где он живёт, нам известно. Поэтому нетрудно догадаться о том, куда летят немцы. Там мы их и перехватим. Что же касается сообщения, которое в это время сделает по радио товарищ Молотов — так мы уже и без этого знаем, что произошло.

Четвёртый вылет за один день. Впереди четвёртый бой. Держимся, пожалуй, только на молодости организмов. Саня стелется над самой землёй, Шурочка забралась на три тысячи, а мы с Мусей идём на полутора километрах, разойдясь в стороны метров на четыреста. Вот на нас и наваливается прикрытие. Шурочка клюёт мессеров сверху, а Саня тихонько на брюхе пробирается к лаптёжникам.

У нас же — чистая собачья свалка. Мы с Мусей делаем «ножнички» — разбегаемся и сбегаемся, чтобы отгонять худых друг у друга с хвоста. Только — вот какая закавыка. Отгоняем мы мессеров не пулемётной строчкой, а картечью — это расходящийся пучок из полусотни пуль. Как бы сравнить, чтобы было понятно? А! Не удар кнутом по летящей мухе, а словно метлой шандарахнуть. Или, если научно, вероятность попадания существенно повышается, когда пули идут расходящимся конусом.

Учитывая же, что оба мы стрелки весьма меткие и, что стреляем с близкого расстояния, гоняться — что за мной, что за ней — перестали буквально после третьего «прохода». И Шурочка наскоком сверху завалила сразу пару — её не видели те, что вдохновенно гонялись за нами. Саня же безнаказанно «заземлял» лапотников, подбираясь к ним снизу, от брюшка. Впрочем, нам тоже удалось принять участие в этом процессе. Когда догнали эту теряющую строй массу, многих пришлось настойчиво выискивать — они уже бросились врассыпную.

Один из экипажей покинул машину с парашютами ещё до того, как я открыл огонь — любопытный симптом. Или им успел кто-то что-то про нас рассказать, или они насмотрелись на то, что вытворял Батаев, и у них сдали нервы?

Девятку эту мы доплющили — ни один не ушёл. Надо признаться, в четвёртом за сегодня бою мы как-то здорово разухарились — дрались так, что от фрицев ошмётки летели.

Когда вернулись, солнце уже клонилось к западу.

— Ещё будут вылеты? — полюбопытствовала Шурочка, едва мы закончили заправку и зарядку боевых машин.

— Не знаю, — ответил я честно. — Устала?

— Не знаю, — пожала она плечами так, что стало видно — падает с ног. — Надо бы управление пушками переделать. В смысле, не одну общую гашетку сделать для залповой стрельбы, а две разные. Тогда бы можно было выбрать: то ли картечью в истребитель вжарить, то ли осколочным бомбера приласкать. Ну и вместо восьми залпов будет шестнадцать выстрелов — вдвое больше целей можно поразить. Машину при этом чуть разворачивает, но это легко компенсируется за полсекунды, что проходит между выстрелами. Да и не палим мы очередями.

Я кивнул, достал кусачки, отвёртку и кусок провода. Если сразу не сделаю, потом может оказаться некогда. А больше сегодня летать нам нельзя — слишком устали. В таком состоянии ошибиться — нечего делать. Вплоть до того, что прямо на взлёте легко можно гробануться — машины-то у нас норовистые.

Ковыряясь в цепях управления огнём, пытался сосчитать, кто сколько и чего сегодня сбил. Цифры получались несусветно большими. Хотя, даже те пять утренних Хейнкелей — иной истребитель за всю войну мог и не накопить столько побед.

Когда мы с Саней, завершив работу, вернулись к месту ночлега, девушки закончили проявлять плёнки — это оборудование, названное фотокинопулемётами, приобрели в заграницах служители культа. Очень помогало оно нам после учебных стрельб определять причины ошибок. А сейчас, разглядывая кадры, сделанные в боях, мы смогли сосчитать свои жертвы и, заодно, проанализировать погрешности в прицеливании.

Но восторги по этому поводу выказывала только Нина — у остальных ни на что не хватало душевных сил. И физических.

Уже солнце ушло за горизонт и недолгие южные сумерки начали торопливо сгущаться. Мы так и оставались за всё тем же сбитыми из корявых палок и накрытым листом фанеры хлипким столом — единственным на всё наше расположение. Вроде бы нужно укладываться спать, но и на это, кажется, не хватает сил. Сам я чувствую полную опустошённость: Ведь, кажется, всё сделал правильно. За один день мы столько наломали, что это оправдывает угар семи лет безумной, судорожной подготовки — можно полагать задачу выполненной. Но, нет! Впереди ужас почти четырёх лет войны… кажется, мои товарищи испытывают нечто подобное. Ну да, я не раз проговаривался то о том, то о другом… из ближайшего будущего. А они, между прочим, очень хорошо соображают.

— Слушай, товарищ! — тихо и задумчиво затянула вдруг Шурочка.

— Война началася, — подхватила Мусенька.