Дьюи улыбнулся.
– Да. Я надеюсь, что все в порядке. Меня начинает клонить в сон. Пора ложиться.
– Вон там? – спросила я, указывая на двухъярусные гамаки.
– Ага. Хочешь на верхнюю койку или нижнюю?
– Да все равно, – ответила я, с удивлением обнаруживая, что автоматически согласилась с этой ситуацией.
– Тогда я наверху, – сказал он. – Чтобы тебе было лучше видно.
– Это очень мило, – сказала я. – Спасибо. – Я забралась в гамак, на этот раз немного менее нерешительно, застегнула мешок и увидела, как Дьюи стоит передо мной, наклоняется, а затем забирается к себе.
– Если окоченеешь, – крикнул он, – вытяни тело по диагонали в гамаке. И немного приподнимись, чтобы голова находилась выше… да, вот так.
– Ты просто пялишься на мою задницу, да? – поинтересовалась я.
– Через огромный мешок из гусиного пуха, конечно.
– Наслаждайся, – усмехнулась я.
– Непременно, – ответил он. – Нравится тебе здесь?
Я подняла глаза. Снизу были ветки, сверху листья деревьев, а еще несколько низких облаков и небо.
– Это удивительно, – ответила я ему. – Я нахожусь ночью на крыше в городе моей души.
– Будешь петь свои песни? – спросил он.
– Мое сердце уже поет, – сказала. – Очень громко поет.
Пейдж
Представьте себе, если хотите, женщину лет тридцати пяти, очень женственного телосложения, немного неброскую, немного странно одетую, с кожей цвета люминисцентной лампы. Добавьте к портрету ее сестру, которую она едва знает: более чем на десять лет моложе ее, созданную для бикини и рекламы пива, в шикарном оранжевом хлопчатобумажном платье, с запястьями, обмотанными бинтами. У меня была докторская степень по информатике. Джессика вылетела из колледжа. У нее были глаза моей матери, круглые и невинные, губы бантиком и ярко-розовая помада. У меня вроде бы тоже были глаза и губы. Вот и все, что у нас было общего.