— Обосралась? — орет Тащерский, вращая глазами.

На моих глазах выступают слезы, подбородок трясется.

— Бля… — Тащерский хватает меня за плечо и почти выворачивает его, поднимая меня с пола. — Да ни фига она не обосралась. Сухая. Она просто истеричка!

Мне в щеку прилетает короткая и звонкая пощечина. Потом вторая, и сразу за ней третья. Я замолкаю.

— Работает, — удовлетворенно заключает Тащерский и отпускает мое плечо.

Я безвольно оседаю на пол. От пощечин смех, действительно, моментально прошел, но со смехом что-то во мне словно прорвало, я ожила, отошла от первого шока и чувства посыпались горою. И с ними пришел, наконец, и Страх. Настоящий, животный, парализующий ужасом, но в то же время и обостряющий инстинкт выживания. Мысли опять закрутились в моей голове. Могла ли гадалка все это накликать? Разворачивались бы события так же, не пойди я к ней и не узнай, что мне суждено умереть? Или… Что еще она сказала? Не подсказала ли она мне какой-то незамеченный мной тогда выход или решение? Соображай, Власова, быстро соображай!

— Все, на этот детсад времени нет. Тащите нож с кухни, — велит Тащерский.

Толян (Господи, где им всем выдают такие имена?) вразвалку выходит из ванной.

До отрезания пальчиков остаются минуты. Дельных мыслей никак не появляется в моей голове. Ну пожалуйста! Ну хоть одну? Тянуть время!

— Сколько сейчас времени? — обращаюсь я к Тащерскому.

— Сейчас узнаешь, — отвечает он, закрывая ставни.

Судя по всему, убивать меня будут в ванной. Я такое уже видела. В кино.

— Ну я серьезно.

— И я очень серьезно.

Гадалка сказала, что она ничего не решает. Пойди я к ней или не пойди, это ничего бы не изменило. Решает Бог.

— А вы в Бога верите? — спрашиваю я.

— А оно тебе важно?

— Ну почему вы мне ни на один вопрос не отвечаете?

— Почему?! А ты мне ответила, где денюжки?!

— Ответила, — искренне говорю я. — В чемодане под ванной должны были быть. Если бы я так не думала, то не звонила бы вам.