— Вы, Василий Дементьич, зачем так… шутите? — задыхаясь, пролепетала она. — Грех вам!
— Боле греха будет, коль допущу тебя на улицу, дуреха. Другого тебе и делать нечего, как за меня пойти, — мрачно ответствовал Вася.
Оба давно уже забыли о моем присутствии. И, став невольным свидетелем этой мещанской драмы, я, под влиянием какого-то романтического порыва, вдруг ощутил острое желание помочь. Зачем? Я не смог бы сказать. Меньше всего думал я в ту минуту о «спасении души» бедной девушки, оказавшейся, подобно сотням других, перед выбором: нищенство или желтый билет. Но красивая идея «соединить два одиноких сердца», дать им хоть капельку счастия, прочно поселилась в моей наивной голове. Это было глупо и сентиментально, да и кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие судьбы? Но я не умел остановиться — мощное чувство сострадания к ближним охватило меня.
— Послушайте, Дуняша, Василий ведь руки вашей просит? Так соглашайтесь же! — заговорил я взволнованно. — Или боитесь, что обманет? Человек он честный, я ручаюсь! Вот как за родного брата поручусь!
Она испуганно глянула на меня, покачала головой и перевела взгляд на Василия. Тот ответил столь пылким взором, что она бледность ее сменилась лихорадочным румянцем.
— Да я не потому, да Боже сохрани… — бессвязно забормотала Дуняша, от смущения загораживаясь рукавом. — Да я зачем же им такая… Нищая, оборванная… Когда по ним тут, почитай, все девки сохнут, только про них и говорят!
Ее речь прервал наш общий с Васей смех — и, признаюсь, мне эта наивность показалась невыносимо-трогательной, да вдобавок румянец и заблестевшие глаза так оживили ее измученное личико, что сейчас она казалась почти хорошенькой.
— Вот что, друзья мои, — начал я увлеченно. — Вам не по карману будут расходы на свадьбу, да еще долг… А если я с товарищами возьму это на себя? Оплачу приличное место, закажем вам, Дуняша, платье — да такое, чтоб все ахнули! Всех твоих друзей, Василий, пригласим — частил я, все более вдохновляясь. — Вот пусть у вас, Дуня, будет такая свадьба, чтоб на всю жизнь запомнилась! Довольно вы уже настрадались!
Зачем мне было это надо? Я помнил, что после шикарного торжества они снова вернутся к убогой и тяжкой жизни, полной непосильного труда и лишений. Да и нужно ли этой робкой забитой девушке сидеть во главе большого стола, быть центром пристального внимания к своей жалкой персоне? «Но, — рассуждал я, — едва ли ей еще выпадет в жизни случай одеть новое великолепное платье, прийти под руку с мужем в дорогое заведение, к которому она и близко подойти не осмелится. Так пусть же ей будет что вспомнить, хотя бы этот единственный раз!» Это соображение пересилило все остальные и я уже прикидывал в уме, к кому из приятелей обратиться за содействием в моем утопическом прожекте.
Дуняша молчала, опустив глаза, только лицо ее пылало по-прежнему. Василий смотрел на меня с изумлением.
— Барин! Смеешься что ль?
Какой там смех! Ему было невдомек, что в этот момент я мысленно перебирал все петербургские кухмистерские, и уже подсчитывал, в какую сумму мне обойдется задуманное празднество. Но я пребывал в уверенности, что приятели мои, подобно мне исполненные сочувствия к бедным и обездоленным, не усомнятся поддержать мою идею — не только словами, но и кошельком.
* * *
Свадьбу гуляли в ресторане Зоологического сада, заведении, выбранном мной и моим близким приятелем Говоруновым, как самое недорогое из приличных — жениху же и невесте оно и вовсе представлялось преувеличенно роскошным. Компания была весьма пестрой: приятели Василия, коих оказалось большинство; несколько сослуживцев Васи и Дуняши по «Афинам»; мои друзья и знакомые из газеты, зараженные моей человеколюбивой идеей. К семи часам вечера та часть сада, где держали животных, уже закрылась, но народу меньше не стало: все потянулись туда, где находилось небольшое варьете и ресторан, расположенный в красивом деревянном здании.
Дуняша чувствовала себя в просторном, украшенном цветами зале, весьма неуверенно; когда же солидный метрдотель в смокинге с поклоном приблизился спросить, что нам угодно, я заметил на лице бедняжки подлинный испуг… Но мои друзья были столь милы и приветливы, Вася окружал ее такой заботой, что постепенно она повеселела. Жених наш смотрелся великолепно в хорошо сшитом, взятом напрокат фраке; для Дуняши же я самолично выбирал подвенечное платье — светлое, воздушное, с кружевами и юбкой-колоколом. В этот день я впервые видел ее улыбку, видел, с каким молитвенным выражением смотрела она на мужа, и тайно гордился собой — кто, как не я помог этим двоим соединить свои судьбы! Мой приятель Говорунов (кстати, полностью оправдывающий свою фамилию!), отведав шампанского и прочих вин из обширного ресторанного запаса, предлагал нескончаемые тосты за свободу, счастье, любовь — «единственное, ради чего стоит жить» и прочие чувствительные банальности. Гости, под влиянием напитков, тоже становились веселее и игривее: после нескольких бутылок шампанского большинство пустилось в пляс — танцевали польку, кадриль, падепатинер. Но какое же застолье без песен? И вот товарищи Василия уже затянули сентиментальную «Пару гнедых» и «Щеголяй» — на мой вкус романсы эти мало подходили для свадьбы.
Я наблюдал за Василием и Дуняшей; они не пели и не танцевали, большую часть времени молчали, улыбались, изредка переглядывались. Я хотел было пригласить Дуню танцевать, чтобы расшевелить немного, но осекся: мне вдруг показалось немыслимым подходить к ним с этакой просьбой. Даже если Василий велит ей потанцевать с барином, разве смогу я взять ее за руку, обхватить узенький стан без того, что она снова перепугается и замкнется в себе? Я остановился на полдороги к ним; чтобы не выглядеть глупо, я позвал танцевать польку разбитную черноглазую Акулину, кухарку из «Афин»… Мне вдруг стало скучно и неуютно здесь, в этом пестром обществе.
Но торжеству, как и всему другому на свете, пришел конец, и наступило утро. Когда мы усаживали молодых в коляску, я взглянул, как думал тогда, в последний раз в светлые глаза Дуняши, и, откашлявшись, произнес: «Ну-с, желаю вам…» — она, не дослушав, поспешно схватила мои руки и прижала к губам.
— Спасибо вам, барин, родненький… Есть же на свете добрые люди! Кабы не вы…
— Ну-ну, будет тебе, Дуня, — смешавшись, перебил Василий. — Веди себя прилично, не смущай барина.
Впрочем, и сам он был взволнован, не решался протянуть руку на прощание и все пытался отвести меня в сторону и что-то сказать. Я же порядком устал, продрог, глаза мои слипались. Хоть бы скорее домой! Воспользовавшись тем, что мои товарищи окружили молодых, я незаметно отошел в сторону и сделал знак извозчику. Вася заметил мой отъезд и кинулся следом, он еще что-то кричал на бегу… Но я чувствовал себя слишком опустошенным суетой последних дней, мне уж не хотелось его благодарности, и лень было говорить обычные банальные напутствия. Я помахал ему рукой и отвернулся. Темным и промозглым декабрьским утром я возвращался в пансион и воображал, что с Василием и Дуней, верно, больше не встречусь. Под влиянием родни, а больше всех маменьки, я готовился переехать к родному дяде в его шестикомнатную квартиру на Каменноостровском, и в душе радовался, что новый этап жизни удалось мне начать со столь доброго, богоугодного дела.