— Да возьми ты у меня деньги, Дуня! — возмущенно гудел Васин баритон. — Возьми, пропадешь ведь!
— Нет, Василий Дементьич, вы извиняйте, не беру я больше долгов. Я уж лучше… Уж видно судьба моя такая…
Я кашлянул. Оба подскочили от неожиданности; Василий неловко поклонился мне и отступил. Его собеседница Дуня — на вид не более семнадцати лет — торопливо утерла заплаканные глаза кулаком и хотела было прошмыгнуть мимо, но я остановил ее:
— Вы работайте себе, я на минуту, сейчас уйду. Вот вам за беспокойство — я положил на столик мелочь и собрался пройти за ширмы переодеваться, но заметил, как Василий сгреб деньги и едва ли не силой всунул в руку Дуни. Та всхлипнула и отвернулась, плечи ее вздрагивали. Василий бросил на нее взгляд, исполненный жгучего страдания.
— Что-то случилось? — участливо спросил я. — Могу ли чем-нибудь помочь?
Василий шумно вздохнул и безнадежно махнул рукой.
— Вы, верно, недавно здесь? — спросил я Дуню, безотчетно желая подбодрить ее. В то время я не только не утратил веры в людей, но и способен был еще интересоваться кем-то из одного лишь сочувствия. Тем более, эту девушку не то, что красавицей — даже миловидной вы не назвали бы. Заморыш настоящий, по-другому не скажешь, думал я, оглядывая узенькое личико с острым носом, светлые волосы, собранные в крохотный узелок, выцветшее, заношенное до последней степени серое платье. Зачем такая Василию? Хороши были лишь ее глаза — большие, прозрачно-серые и необычайно кроткие.
— Недавно она здесь… — буркнул Вася. — Хозяйка наняла поденно работать, за чистые гроши. Одна она, всей родни бабка дряхлая, полуслепая… Эх, жисть проклятая!
— Вас ведь Дуней зовут? А вы откуда родом? — продолжал я.
Ответил вместо нее опять Василий:
— Из села N-ского, землячка моя… Отец помер, деньги, какие были, они с бабкой прожили. Вот решила в Петербурх на заработки податься, бабку оставлять одну побоялась, с собой взяла. А в городе, знамо дело — бабке угол снять, одежку им какую-никакую, то да се… Пошла к хозяину в прислуги-судомойки наниматься. Сама-то чисто дите малое: хозяину все рассказала, а тот ей денег в долг предложил — бабку поудобнее устроить. Она, дуреха, деньги-то взяла, еще и поблагодарила: мол, хороший вы человек, вечно буду Бога молить. А он, гнида эдакая… — Вася сжал кулаки, пробормотал непристойное ругательство.
— Что ж она теперь?
Вася молчал. По его крепким высоким скулам перекатывались желваки. Дрожащим голосом ответила сама Дуняша:
— Барин тогда в каморку ко мне ночью заявились. А я как сказала им, что несогласная, кричать буду, барыня с барышней услышат — они и велели либо деньги сейчас назад отдавать, либо нам с бабушкой убираться к чертям собачьим. А ночь на дворе, холодно… В ногах валялась, клялась-божилась: отработаю, только пусть старушку мою не гонят. Куда там! Вот, упросила соседей приютить пока, а дальше, Бог их знает… — губы ее горько дрогнули.
— Ирод этот долгом ее стращает, давай, мол, отрабатывай. Отработаешь тут, когда бабка болеет, от нее отойти нельзя, хлеба черного не видят вдоволь, — хмуро сказал Василий. — Кому ж такая работница нужна! Тут хочешь не хочешь, а на улицу… — Он снова крепко выругался.
— Полно вам, Василий Дементьич, не гневите Бога, — тихо сказала Дуняша. — А только ваших денег взять я не могу, потому как…
— Вишь, дура какая! — взорвался Вася и повернулся ко мне. — Думает, я ей денег дам, долг отдать, а сам, как все равно та гнида, лапать полезу. Да я ж от чистого сердца!
Искренняя обида так и выпрыгивала из его темных глаз. Он овладел собой и прибавил уже спокойнее:
— Вот как будут опять с квартиры гнать, так узнаешь. А я помочь хочу! Я, может, венчаться тебя зову, а ты?..
Дуняша изумленно подняла голову, щеки и рот ее жалко затряслись. Вся она — маленькая, тощая, некрасивая — испуганно сжалась и стала будто еще меньше; казалось невероятным, что наш красавец коридорный может вот так, с сердитой заботой и искренним участием взирать на это нелепое существо.