По воскресеньям воспитанниц ведут в церковь, в двух милях от школы. От долгой, быстрой ходьбы ноги стираются в кровь, распухают, немеют, зудят. Из-за мокрых ног и легкой одежды девочки постоянно простужаются, простуда нередко переходит в воспаление легких; чахотка – дежурная болезнь приютских школ, эта, привилегированная, – не исключение.
После церкви воскресным вечером повторение церковных догматов, затем следует длинная проповедь наставницы, многие воспитанницы от усталости засыпают и падают со стульев, их поднимают и выволакивают на середину классной, где они в наказание стоят до конца проповеди.
Наказание это не единственное и не самое тяжкое. Если, к примеру ученица ставит в прописях кляксу, то на обед ей полагается только хлеб с водой, или же ее вообще оставляют без обеда. И вешают на руку повязку с надписью «Неряха». Или же, что еще унизительнее, наклеивают на лоб картонку с такой же надписью. Если провинность более серьезная, провинившуюся ставят к «позорному столбу»: она не один час стоит на стуле посреди классной комнаты, на груди у нее дощечка со словами: «Обвиняется во лжи», или «Вела себя непотребно», или «У меня всегда грязные ногти». Бывает, сверхсознательная ученица, точно гоголевская унтерофицерская вдова, сама себя наказывает: выходит из класса, возвращается с пучком прутьев, протягивает его с почтительным реверансом наставнице, снимает передник, и наставница хлещет ее прутьями по голой шее.
Шарлотта, в отличие от Джейн Эйр, наказаниям не подвергалась, и хотя школу она, как и ее героиня, не любила, хотя ехала туда с тяжелым сердцем, но выделялась прекрасной успеваемостью и, опять же, в отличие от Джейн Эйр, – безупречным поведением. Была, как впоследствии и ее младшая сестра Эмили, «малышка Эм», всеобщей любимицей. Мисс Эндрюс, с которой Шарлотта Бронте напишет благородную и сердобольную – не чета другим наставницам – мисс Темпл, отдавала ей должное:
«…очень яркая, умная и веселая маленькая девочка, всеобщая любимица. Сколько помню, за ней не водилось постыдных поступков, в Коуэн-Бридже ее не наказывали ни разу».
Наоборот, хвалили и награждали «ценными подарками», которые, впрочем, особой радости не доставляли. На обложке подарочного издания «Гимны для незрелых умов» („Hymns for Infant Minds“) маленькая девочка проливает горькие слезы на могиле матери. Под иллюстрацией слова: «Ах, если б только вернулась она в этот мир – я бы ни за что ее больше не огорчала!» Шарлотта и ее сестры тоже, должно быть, давали три года назад подобный зарок.
В «Джейн Эйр» списаны с натуры не только школьные порядки, но и обитатели «Школы для дочерей священнослужителей». Прототипом казначея и попечителя Ловуда мистера Броклхерста, «длинного, узкого, несгибаемого джентльмена, застегнутого на все пуговицы своего черного сюртука», стал знакомый Патрика Бронте, приходской священник Карус Уилсон. Черствый, спесивый и мелочный Броклхерст, который тщится «умерщвлять в этих девочках вожделения плоти… научить их украшать себя стыдливостью и смирением», – злая насмешка над кальвинистом Уилсоном, попечителем школы, автором поучительных историй для детей; истории эти штудировались в Коэн-Бридже наравне со Священным Писанием. Вот начало одной такой истории, сегодня она читается как пародия:
«Посмотри на этого дурного ребенка. Девочке плохо. Ей все не нравится. Ах, какой же у нее недовольный вид! И ах, какую грустную историю о ней должен я тебе рассказать. Она пребывала в такой ярости, что Господь за это на нее разгневался и поразил ее. Она упала и умерла. И не успела помолиться. Не успела возвать к Всевышнему, дабы Он спас ее бедную душу. Этот мир она покинула во грехе. И как ты считаешь, где она сейчас? Лучше об этом не думать. Но мы ведь знаем, что плохие девочки, когда умирают, попадают в ад точно так же, как плохие взрослые. Не думаю, что гнев этой бедной девочки остыл, хотя она и в преисподней. Ее ненависть направлена на себя. Ей ненавистны те дурные поступки, что она совершила здесь, на земле.
Дитя мое, остерегайся таких грехов. Молись, будь кроткой и покорной в душе, как твой дорогой Господь и Спаситель».
А подруга (и антипод) мятежной Джейн, покорная и стойкая Хелен Бернс, которая терпеливо сносит обиды и наветы, ибо «судьба назначила ей терпеть», списана со старшей сестры Шарлотты Марии.
«В Хелен Бернс нет ровным счетом ничего придуманного, – напишет Шарлотта спустя четверть века своему близкому другу, критику Уильяму Смиту Уильямсу. – Я ничего не преувеличила… а потому ничего, кроме улыбки, не вызывает у меня та самодовольная категоричность, с какой один из журналов утверждает, будто Хелен Бернс – образ прекрасный, но уж очень далекий от жизни».
Хелен и Марию Бронте роднят не только покорность судьбе и в то же время несгибаемый нрав, но и печальный конец: как и Хелен в романе, одиннадцатилетняя Мария, – а следом за ней, спустя всего месяц, и вторая старшая сестра Шарлотты Элизабет, – умирают от скоротечной чахотки. Как сказал Джейн Эйр, прожившей в Ловуде восемь лет, Рочестер:
«Видимо, вы крепко держитесь за жизнь. Мне кажется, и половина этого срока в подобном месте погубила бы любое здоровье».
Смерть старших сестер явилась тяжким ударом для семьи Патрика Бронте. Возможно даже, более тяжким, чем смерть матери: Шарлотта, Брэнуэлл и Эмили стали за это время старше и разумнее, к тому же Мария, девочка, как и ее отец, здравомыслящая, стойкая и решительная, все последние годы заменяла им мать.
«Давным-давно миновало то время, – напишет Брэнуэлл спустя десять лет редактору ежемесячного эдинбургского журнала „Блэквуд мэгазин“, – когда мы, взявшись за руки, танцевали с нашей златокудрой сестрой… Помню далекий уже день, когда та, кого мы так любили, отправилась в мир иной… Нет и не будет в нашей жизни минуты более мрачной, чем когда ее гроб с бархатным покровом медленно, медленно опускался в эту гадкую глину. Над нами веяла смерть, и нам хотелось только одного: пусть мы умрем где угодно, только бы не покоиться на этом кладбище, куда, казалось нам тогда, мы больше никогда не вернемся».
Безутешнее всех была Шарлотта; оно и понятно: она училась в Коэн-Бридже вместе со старшими сестрами, была свидетельницей их предсмертных страданий, о которых, кстати сказать, Патрика Бронте даже не поставили в известность – не выносить же сор из избы. Старшей из детей становилась теперь она, бремя ответственности ложилось отныне на ее плечи, и она, и без того не слишком уверенная в себе, боялась, что не справится.
Одно было отрадно: Шарлотту и «малютку Эм» Патрик Бронте забирает из Коэн-Бриджа домой.
6
Домашнее интеллектуальное и религиозное обучение оказалось менее навязчивым и, соответственно, более эффективным, чем школьное; более эффективным и менее обременительным. Патрик при активном содействии тетушки Брэнуэлл взялся за детей всерьез, вооружился лучшими учебными пособиями того времени: «Новой географической и исторической грамматикой» Томаса Сэлмона, четырехтомной «Историей Англии» Оливера Голдсмита, «Основами всеобщей географии» другого, не в пример менее известного Голдсмита – Джеймса. «Всеобщей географией» юные Бронте, особенно Брэнуэлл, увлеклись в первую очередь. Пройдет совсем немного времени, и они, с раннего детства наделенные богатой фантазией, начнут помечать на вклеенных в учебник картах континенты, острова, государства и города, не существующие в природе.
Хотя от юных девиц, как уже говорилось, знания классических языков не требовалось, Шарлотта и Эмили по собственной инициативе присутствовали на уроках латыни и греческого, которые давал сыну Патрик. Иначе бы Теккерей, прочитав в 1847 году «Джейн Эйр», не написал Уильяму Смиту Уильямсу: