Я вижу, как он взволнован, словно от его ответа зависит будущее мира, и я чувствую не сказанное вслух «прости…».

Этого достаточно, чтобы я вновь безоговорочно камнем полетела в бездну чувств, испытываемых к нему.

— Когда-то ты сказала мне, что живёшь не по законам религий, а ориентируешься на собственную мораль, разум и сердце… Помнишь?

— Да… — шепчу я в ответ, ощущая, как дрожу в его объятиях.

Только бы он позволил нам случиться…

Навряд ли я вынесу снова быть без него.

— Я много думал, Сурайя, и знаешь, кажется, это верный путь. После всего того, что произошло, я тоже теперь выбираю собственную мораль и слушаю голос разума, а не слепо доверяю постулатам братства, выдуманные кем-то до меня…

Пытаюсь разглядеть за ответом скрытый смысл, но его нет. Попросту нет.

Алисейд избрал свой вектор, своё направление, и, дабы не терзать себя лишний раз догадками и сомнениями, я рискую спросить, выдержав долгую паузу, в течение которой мы опаляем друг друга проникающими под кожу взглядами:

— А что насчёт сердца?..

Голос звучит тихо и покорно, на что мой хассашин многозначительно усмехается и, слегка надавливая, медленно проводит большим пальцем по моей нижней губе. Совсем как раньше.

— Оно мне больше не принадлежит.

Я перевариваю его слова, боясь поверить в них, и нас настигает молчание — правильное, несокрушимое, такое нужное в эту минуту.

А когда Алисейд нависает надо мной, запуская прохладные ладони под край моей мантии, я напоследок вижу всё тот же клочок неба, ставший из красноватого фиолетово-синим, с первыми точками звёзд, и осознаю: закаты в Дамаске особенно хороши, если их есть с кем провожать…