Вот за чем пришлось побегать, так это за стерильными бинтами. В принципе они были, но только в принципе, в виду ничтожного количества выпуска и колоссальных потребностей фронта в этих изделиях. В итоге, изучив нехитрую технологию производства, оказалось проще организовать изготовление силами добровольных помощниц.
Появились у нас и новые средства усиления в виде четырех 37-мм пушечек на треногах. Изначально, неизвестно где умыкнувшие их, мореманы предлагали поставить их на колесные станки, как делали до сих пор, но я воспротивился. Возить их есть на чем, а треногом варианте их можно легко и, главное, быстро таскать на руках где угодно. С их прибытием количество "братишек" в отряде перевалило критическую отметку и они стали обособляться и создавать проблемы. Отреагировал я мгновенно, поскольку по все той же срочке, прекрасно помню, к чему приводит появление диаспоры в части. Жестко поставив их перед выбором уходить или подчиняться, я заставил их переодеться в общую форму и жить по общему распорядку. Правда, пообещал, что если покажут себя в бою, разрешить бескозырки.
За всеми этими заботами отпущенное на учебу время пролетело незаметно. Пришло время нам грузиться в вагоны и отправляться на фронт. Ах да, чуть не забыл. Я же за этот последний месяц подготовки успел познакомиться еще с двумя историческими личностями.
Первой из них был Борис Савинков. Я его и раньше видел у Керенского в министерстве армии и флота, но не знал кто это. Просто один из помощников министра с неясными задачами и полномочиями. Одно время он исчез, потом опять появился. Обратил на него внимание я только во время истории с женским батальоном — он поддержал мое требование убрать дамочек подальше от моего отряда. Поэтому когда при следующем посещении министерства он перехватил меня в коридоре и затеял беседу на отвлеченные темы, я общался с ним вполне дружелюбно, хотя было понятно, что он меня прощупывает. Впрочем, к этому я уже привык, меня все встречные пытались прощупать, видимо я плохо вписывался в привычные окружающим шаблоны. Тогда он представился просто Борисом Викторовичем, а не стал уточнять ни фамилию, ни должность. Уже уходя, я спросил дежурного офицера, кто такой этот Борис Викторович.
— Ну как же, это Савинков.
— Савинков, Савинков… что-то знакомое, где-то я уже эту фамилию слышал.
— Это известный террорист. В прошлом разумеется, а нынче уважаемый помощник министра.
Каким-то образом у него это звучало как "до чего мы докатились". Офицер был безукоризненно вежлив и бесстрастен, но умудрился вложить в эту фразу массу презренья и скорби по порушенной чести армии.
— Так это этот Савинков… — сделал я умное лицо и, обменявшись с офицером понимающими взглядами, удалился.
Ну а уже вечером, предварительно расспросив Лену, я старательно морщил лоб, вспоминая этого "известного террориста". В итоге вспомнил только сериалы "Гибель империи" и "Государственная граница". В первом я его не помнил совершенно, но там точно был Азеф, с которым Савинков активно работал. Ну а во второй серии "Государственной границы" были какие-то непонятные "савинковцы" — не то просто банда, не то состоявшая на службе у поляков диверсионная группа, ходившая в рейды-налеты на советскую территорию. Если имелся в виду именно этот Савинков, то выходит, что в будущем он станет врагом большевиков и, стало быть, моим врагом. Что с этим делать сейчас, было совершенно не понятно.
Со второй знаменитостью я встретился уже во время церемонии проводов отряда на фронт. Да, провожали нас торжественно. Специально сколотили трибуну, привезли оркестр и натыкали повсюду триколоров. Мы в свою очередь натыкали красных флагов и даже на штыки маленькие флажки нацепили. Выступали представители Петросовета, Временного правительства и какой-то непонятный общественник. От правительства, предварительно пропустив вперед всех прочих ораторов, выступил сам Керенский.
Я много слышал о его великолепном ораторском искусстве, но своими глазами выступление видел впервые. Так что слушал и смотрел с интересом. Толи мои представления об ораторском искусстве не соответствовали современным, толи слухи о мастерстве Керенского были сильно преувеличены, но меня он на подвиги не вдохновил. Хотя, возможно, я просто слушал с предубеждением. Лично мне он показался излишне пафосным и театральным. Все эти картинные позы и вычурные эпитеты, наверное, производили впечатление на просвещенную публику, но рабочих, определенно, не цепляли. Как я тут же убедился, военных они не цепляли тоже.
— Господи, как же надоели эти говоруны… — Тихо вздохнул, стоявший рядом со мной полковник Соловьев. С нами он не ехал, а только провожал "своих учеников".
— Ничего, сейчас станет гораздо интереснее — кивнул я в сторону въезда в расположение.
К нам ехал кабриолет и на пассажирском месте стоял в полный рост человек с буйной шевелюрой и воинственно торчащей вперед бородкой. Его я узнал сразу, это был Троцкий. Не знаю, как он подгадал время прибытия, может, стоял в отдалении и следил, но приехал как раз к концу речи министра. Троцкий мгновенно приковал к себе взгляды всех присутствующих. Вся его поза была наполнена решительностью и энергией. Из-за этого концовка речи Керенского была смята и пропущена мимо ушей не только бойцами, но и, как я понял, читая о церемонии в газетах, репортерами.
Троцкий, между тем, стремительно взошел на трибуну и негромко извинился перед замолкнувшим, наконец, Керенским за опоздание. Тот что-то пробормотал в ответ, злобно буравя взглядом соперника. Впрочем, предъявить ему было нечего, так что оставалось только уступить место на трибуне.
Вот тут я и увидел настоящее ораторское искусство. Картинных поз и пафоса у Троцкого было ничуть не меньше, но бьющая из него энергия делала их естественными и напрочь сносила критическое восприятие. Троцкий сокрушал сознание слушающих, захватывал умы и управлял эмоциями. Даже Соловьев в конце орал "ура" с таким вдохновением, будто только что взял Берлин.
По окончанию официальной части, высокие гости общались с бойцами и командирами. Керенский, поняв, что рядом с Троцким смотрится бледно и неубедительно быстро отбыл. Троцкий же еще походил среди бойцов, отвечая на вопросы и толкая короткие речи, даже подарил одному из инструкторов-унтеров, вступившему в отряд, свой браунинг. Потом было знакомство с командованием отряда и уже привычное прощупывание моей персоны. Мне подарка не досталось, только рукопожатие.
Ну а потом была долгая, сложная погрузка, занявшая весь день. Если бы не опытные офицеры-инструкторы, решившие задержаться и помочь, то до ночи мы бы не управились. Правда, как оказалось, это не было бы проблемой. Утром я с удивлением обнаружил, что мы все еще стоим на то запасных путях все того же Николаевского вокзала. Все те толчки и движения, что я ночью принял за отправление, оказались просто перестановками наших эшелонов с места на место. Пришлось идти в правление вокзала ругаться. Отправились мы только к вечеру, когда для нас, наконец, после целого дня ругани и беготни нашлись паровозы. Зато смогли почитать в свежих газетах заметки о нашей отправке. Для женского батальона, который провожали в тот же день, что и нас, только вечером, локомотив нашли еще в полдень, так что мы их теперь еще больше нелюбим.
Велика Россия, а бардак на ее железных дорогах еще больше. Это я в полной мере прочувствовал на своей шкуре, а ведь наши эшелоны военные. Как пробивались через этот бардак гражданские поезда, оставалось только гадать. Впрочем, долго гадать не пришлось. За время двухдневного простоя в Витебске, я завязал знакомство с местными железнодорожниками. Они меня и просветили.