— Дорогие товарищи!..— Голос у нее сорвался, но тотчас окреп, зазвенел.— Этой победой гордятся все. Я на заводе недавно, как и многие. Но мы теперь тоже рабочие и тоже гордимся! Разрешите мне поздравить вас и передать большое спасибо…
Заканчивая, она все же вспомнила про уговор, торопливо коснулась блузки и уступила место широкоплечему гостю-горняку, который стал рассказывать, как работают МАЗы на криворожских рудниках.
— Зараз, верно, Шарупич выступит,—услышала Лёдя чей-то голос.
Она хотела оглянуться, но горняка уже сменил отец. Морщины на его лице разгладились, и он протянул руку с кепкой к вишневому самосвалу.
— Сто тысяч! — будто удивился он сам.— А помните, с чего начинали? С расчистки руин. А это хуже, чем с голого места. Даже сомнения берут, что так было. Некоторые, когда говоришь про это, за красивое словцо принимают. А помните, как с собой на октябрьскую демонстрацию первые машины взяли? Мне тоже не больно верилось, что мы их сами сделали. И вот, пожалуйста! Юбиляр! Тяговитый, неприхотливый. Он и легче у нас стал, и поднимает на тонну больше. Но все равно уже смены ждет. Новая жизнь — новые машины!..— Михал выпрямился, вскинул голову.— Ну, известно, и новые люди. А в связи с этим вот что хотелось бы еще сказать: каждому, кто не желает в хвосте плестись, придется за себя бороться. Коммунизму нужны не только грузовики да самосвалы!..
Когда директор под аплодисменты объявил, что стотысячный юбиляр передается горнякам Кривого Рога, и митинг закрыли, Лёдя, Кира, Евген, Прокоп выждали, пока на площади поредело, и двинули назад в литейный. По дороге к ним присоединились Тимох, Жаркевич, Дубовик.
— Ну и как я говорила? — поинтересовалась Кира, улыбаясь всем по очереди. Она еще жила своим выступлением: в памяти ее всплывали то одна, то другая сказанная фраза.
— Сносно,— невесело пошутил Тимох и зашагал рядом.
— Мы вместе с Прокопом писали.
— Потому и сносно…
Он был чем-то удручен и одновременно словно недоумевал — силился и не мог что-то понять.
— Давайте соберемся под вечер,— все же предложил он,— побродим по улицам, споем. Все равно сегодня гулянье.
Еще возле трибуны, слушая Киру, Лёдя неожиданно почувствовала себя счастливой. Сдалось, даже посветлело вокруг. Внимание привлекло далекое кучевое облачко. Залитое солнцем, с фиолетовым днищем, оно плыло, как под парусом. И Лёдю потянуло в дорогу, в белый свет, к людям, которые стали дороже и необходимее. Это чувство продолжало жить и теперь.
— Давайте! А послезавтра в город закатимся. Чем мы хуже других? — поддержала она и вдруг поняла, что Тимох терзается и быть настороженной в отношениях с ним несправедливо, глупо. Неразумно уже потому, что он действительно хороший, верный друг. Хотя… хотя у приязни и любви свои законы…
Все заговорили, наперебой предлагая, как лучше провести вечер. Молчал лишь Евген — он был занят. Предстояла ночная работа, но Евген не завидовал остальным.
2
Сизоватая полумгла, дома напротив порозовели, и Евген догадался — восходит солнце. Он распахнул окно, высунулся по плечи. В самом деле из-за небосклона показалось солнце — большое, рыжее. Когда-то в детстве ему чрезвычайно хотелось посмотреть, как оно поднимается из-под земли, но он всегда просыпал. Солнце показалось только наполовину, и на него можно было еще смотреть. Но интересно — не грея, оно сдавалось очень горячим, даже жарче, чем тогда, когда стояло в зените, и одновременно было более добрым, близким.
Евген подождал, пока оно поднялось над горизонтом, хотел снова сесть за стол, но вспомнил Раю и подошел к зеркалу. Увидел усталое, давно не бритое и, как почудилось, вытянувшееся лицо. Однако это не огорчило Евгена. Наоборот, показалось любопытным, и он хитро подмигнул себе.
Несколько дней Евген все свободное время проводил за столом. Вечерами заявлялся Алексеев, и тогда они, без конца куря, вдвоем ломали голову над чертежами. Рая тоже обычно коротала время с ними и, сидя поодаль, на кушетке, читала книгу или конспекты. О ней забывали, но она ничем не напоминала о себе и уходила домой поздно,— таким образом, она как бы служила Евгену.
Это не особенно нравилось Арине: преданность девушки, по ее разумению, должна была быть также девичьей, скромной.