— Не сердись, пожалуйста, на меня… Я тебе не все рассказывала… Я боялась… Я не виновата.
— Я тоже сказал тебе еще не все.
Они гладили друг друга и целовались и под конец совсем запутались — где чья рука и чья слеза.
Когда Винца снова взглянул на дверь, она была закрыта.
— Это ваш автомобиль? — спросила утром пани Конечная и, едва дождавшись ответа, убежала на работу.
Завтракали чем бог послал — чай и кусок хлеба, намазанный плавленым сыром.
Хлеб успел зачерстветь, видимо, еще неделю назад. Прошедшая ночь подкрасила лицо Марии. Посмуглевшие щеки, бархатные карие глаза, сухие усталые губы. Короткие черные волосы — им бы развеваться на ветру либо разметаться по белой подушке.
— Не хочешь выкупаться?
— Неплохо бы.
— Я первая. У меня глаза слипаются.
Дверь в ванную она не закрыла. По радио передавали сводку погоды.
Шумел душ, дышали жаром желтые плитки. Плеск воды, гладившей шелковистую кожу. Игра теней на белой стенке; в зеркале — головоломка разрезанной на кусочки фотографии. Выложенная ослепительно черным ониксом ванная на глазах изменяла свой облик…
— Что с тобой? — Мария стояла перед Винцей; мягкий белый халатик с короткими рукавами, не доходивший до коленей.
Винца встряхнулся и попробовал улыбнуться. Но едва уголки его губ очнулись от неподвижности, только что виденное им одним, скрытое от посторонних глаз, чуть не стало явным и для них: эти образы выпорхнули, заколдованные и обжигающие, соскользнули легонько, будто капли по молодым листочкам. И Винца продолжал улыбаться, страшась слов, которые сразу же выдали бы его. И он убежал в ванную, подставил лицо под маслянисто-желтую голову душа на хромированном стволе. Вода текла теплая и ласковая.
— Тебе неприятно из-за вчерашнего? — спросила Мария.
— У меня нет времени на вчерашнее.
— Тогда скажи, в чем дело… Не изводи…
— На меня порой находит что-то, и тогда я не знаю, как жить… Такие дела… Жизнь то чересчур щедра, то жадна и ненасытна.
— А какая она сейчас?