Но поскольку бродил я по цехам уже несколько часов, то слух о государственной комиссии успели донести до директора. Господин Бурылин не то что примчался, но заявился. Степенно подошел, представился. Стал выяснять причину визита.

— Николай Геннадьевич, вы же были на съезде промышленников, — напомнил я. — Как глава созданной комиссии я лично проверяю, что сделано. Хотелось бы посмотреть на общежития.

— Мои рабочие в домах живут, свой скот имеют и огороды, — заявил Бурылин.

Поскольку беседу мы вели напротив какого-то цеха, то часть рабочих, возвращавшихся с обеда, остановилась и начала слушать. Не все и не сразу осмелились приблизиться. Но слова Бурылина услышали и стали выкрикивать:

— Это мастера живут в домах! Все, кто из деревень пришел, в Ямах или на Рылихе углы снимают!

— Морозовские для своих построили бараки, но дерут штрафы. Шоб там тихо было.

— А еще штраф, если в церкву не пошел! — дополнил кто-то из рабочих.

— Мы с Боголюбовской слободы. Так, почитай, треть зарплаты платим за постой.

Постепенно народу вокруг прибавлялось. Санек заметно начал волноваться, да и я тоже. Бурылин, напротив, оглядел крикунов и рыкнул, чтобы все немедленно шли по рабочим местам.

— А мы с вами пройдем в контору, где вы предоставите мне ведомости зарплат и штрафов, а также отчет об обеспечении рабочих жильем, — сообщил я Бурылину.

Беседа получилась тяжелой. Директор-распорядитель напирал на то, что он не один единственный владелец. В Иваново и Вознесенске цехов, объединенных под одним Товариществом, несколько десятков. За всех отвечать он не может.

— Можете и должны! — настаивал я.

Застряли мы в Иваново на неделю. Повезло, что полицмейстер устроил нас на постой у своей родни. Комарье ночью донимало, но хотя бы клопов и тараканов не было. Да и с питанием наладилось.

За несколько дней мы с оператором и охраной обошли все те «углы», что снимали рабочие. Оказалось, что часть деревенских вообще ютятся в ночлежке. Так дешевле. Впечатления от той ночлежки у меня надолго останутся в памяти. Не могу даже подобрать сравнение этому месту, больше напоминающему тюрьму. Наглухо заколоченные окна, духота внутри. Деревянные двухъярусные нары. Запах мочи, немытых тел, насекомые. Кому здесь выдавать лекарства? Если не пропьют, то отнимут такие же бедолаги.

— Люди хуже скотины живут, — оценил Румянцев все увиденное.

— До поры до времени. А потом они начнут выступать и устраивать стачки, как в Германии, — сообщил я.

Все привезенные медикаменты я оставил в фабричной больнице. Долго запугивал доктора, заверяя, что проверю расход изониазида. Только для рабочих фабрики и никому на сторону.

Товариществу Куваевской мануфактуры я предоставил обширный отчет. У меня есть полномочия назначить большой штраф всем управляющим и самому Бурылину. Только толку-то? Рабочим от этого легче не станет. Потому я поставил конкретные условия: увеличение зарплаты в два раза, рабочий день десять часов, снижение числа штрафов и постройка общежития.

— Я вернусь из Стокгольма в декабре. Если не будет изменений, то подам государю документы с прошением о высылке всех вас в Сибирь, — закончил я свою речь.

Не знаю, напугал или нет, но Бурылин посверкал глазами, прошипел что-то себе под нос, как староверов всегда подвергали гонениям, но открыто возражать мне не посмел. За спиной у меня стояла парочка полицейских, да и своя охрана бдила.