— Мариш, ну будь человеком, а? — заныл Васек. — Мы в прошлый раз у Кирюши брали и в позапрошлый… Неудобно же без конца дергать! А?..
Коротенькие информашки на первой и на последней полосе в нашей газете были всегдашним дефицитом. Так повелось, что требования к ним выставлялись, что называется, по списку: маленький, на четверть колонки материальчик должен был представлять собой нечто особо выдающееся по содержанию — с броским заголовком, отражающим суть этой, как правило, пикантной новости, причем новости непременно городской. Изложенной тоже в особом, слегка ироничном стиле, даже если речь шла о найденном на помойке трупе…
Оба «близнеца» упомянутым стилем владели безупречно, посему на них в основном и лежала ответственность за эти информашки. В итоге Васек с Колькой находились в постоянном, весьма напряженном поиске подходящей скандальной новости, еще никому из собратьев-папарацци неведомой. И, конечно, постоянно ныли, уговаривая кого-нибудь из нас подключиться к данному процессу. Обычно я не отказывала ребятам, искренне сочувствуя их трудностям, и беспрекословно ныряла в Интернет, дабы, наугад перебирая сайты, в итоге нарыть им что-нибудь этакое. По мнению отдела, я по части «нарывания» в Интернете нужной информации отличалась от остальных каким-то почти мистическим везением… Только не сегодня! Сегодняшний день был явно не мой, а неожиданная ссора с Милкой, наша самая первая ссора, выбила меня из колеи.
Как выяснилось позднее, вопреки тому, что отходчивая Людмила уже на следующий день общалась со мной как ни в чем не бывало, вся неделя в отсутствие Грига тоже оказалась «не моей».
Упомянутая певичка как сквозь землю провалилась. Ни один из ее телефонов, оставленных мне главным, не отвечал. И я по сей день не знаю, права ли была Милка в своих ядовитых предположениях по поводу этой так и не состоявшейся в результате шоувумен. Ибо, с того момента как Григорий вернулся из своей то ли командировки, то ли нет, события вокруг меня приняли крутой оборот, ускорившись, обрушившись настоящей лавиной, не дающей времени на размышления.
8
В нашей прокуратуре впервые я очутилась на второе утро после убийства Людмилы и была поражена тем, насколько мрачной, даже на фоне известных мне не самых привлекательных присутственных мест, она оказалась. Правда, не исключено, что мои ощущения объяснялись ужасной ночью, которую я провела без сна. Стоило закрыть глаза — и передо мной возникало Милкино лицо, изуродованное смертью почти до неузнаваемости…
Накануне моя попытка прибегнуть во второй раз к спасительной помощи коньяка была решительно пресечена теткой, считавшей, что именно таким образом в стрессовых ситуациях и возникает у женщин алкогольная зависимость.
— К тому же, — строго сказала тетушка, — завтра утром ты просто обязана находиться в здравом уме и трезвой памяти!
Спорить, насколько я знала по опыту, было бесполезно. А в итоге мой «ум», когда я вяло тащилась по длинному унылому коридору прокуратуры, можно было назвать здравым, лишь пытаясь сделать ему незаслуженный комплимент.
Упомянутый коридор, лишенный окон, освещался доисторически — лампами дневного света — и утопал в нездоровом желтоватом полумраке. Со всех сторон тянулись двери с номерами, лишенные иных опознавательных знаков. Номер двенадцатый находился в самом дальнем углу от лестницы, по которой я сюда попала. Взглянув на свои часы, я обнаружила, что явилась на целых десять минут раньше назначенных девяти тридцати и нерешительно постучала по унылой крашеной поверхности двери, после чего слегка толкнула ее.
К моему удивлению, дверь легко подалась, и я, прямо с порога, встретилась глазами со взглядом Потехина. С самым безмятежным видом Николай Ильич восседал прямехонько напротив входа за громадным старомодным столом эпохи «сталинанса»…
— О, Мариночка! Проходите, проходите… Точность — вежливость королей, а вы просто сверхточны.
В его голосе на этот раз звучала радость, уместная разве что при виде любимого родственника, и, растерявшись от столь бурного приема, я не заметила, как очутилась на стуле для посетителей, напротив хозяина кабинета, едва пробормотав свое «доброе утро».
— Будем надеяться, что оно и впрямь доброе! — ухмыльнулся Потехин, перед которым, словно по волшебству, возникла серая папка — из тех, в какие еще советские чиновники подшивали свои производственные бумаги. — Ну что, приступим?
Внутренне подобравшись, я молча кивнула, приготовившись, насколько вообще была в состоянии, к первому в жизни допросу… Или опросу? Кажется, именно так это и называется, когда речь идет о свидетелях…
— Итак, — по-прежнему крайне доброжелательно начал Потехин, — вы были ближайшей подругой жертвы… Насколько мне известно, Людмила Евстафьевна вам даже больше чем подруга?
Я снова кивнула, подумав, что этим «известием» я, скорее всего, обязана Корнету.
— Да, — мне удалось наконец заставить себя заговорить относительно спокойным и ровным голосом. — Гораздо больше…
Последующие минут пять мы с Потехиным потратили, грубо говоря, на уточнение моей биографии в ее московской части, с того момента, как за шесть лет до своей гибели Милка выдернула меня из толпы неудачников. И, наконец, дошли до сути. Улыбка покинула круглое лицо Николая Ильича почти молниеносно, и, откинувшись на спинку своего стула, он внезапно буквально вперил в меня тут же ставший жестким взгляд.