Схватившись за грудь, присела на скамейку:

— Никогда в жизни не прощу им смерть тети Кати.

— И я. А еще никогда я им не прощу разлуку с моим Алешенькой.

Обняв подругу за плечи, Вера прижала ее голову к своей груди:

— Милая, хорошая моя, не терзайся. Ведь не легче же от этого…

Софья Панкова еще в пинской следственной тюрьме родила сына Алешку. Когда ее переводили в «Фордон», сына отняли. Тоска по малышу все время туманила глаза. Постоянно видя скорбное лицо молодой матери, Вера привязалась к ней и утешала, как только могла.

— Хочешь, признаюсь тебе, — сказала однажды «Антонина». — Я иногда завидую Марии Вишневской и Юзефе Обурко. Они родили здесь, и их дети с ними. Смотрю иной раз на маленькую Зосечку, и мне кажется, что это мой Лешенька. Так и земрет сердце…

Мария Вишневская — уже немолодая варшавская работница, одна из первых коммунисток Польши, сестра крупного деятеля Компартии Польши и Западной Белоруссии Стаха Будзинского. Перед арестом она работала секретарем Петрковского окружкома партии.

Из Петркова ее, беременную женщину, перевели в варшавскую тюрьму «Павиак» и посадили в корпус «Сербия». Там и родила она Зоею.

Ребенок, появившийся на свет в сыром каменном мешке тюремной камеры, сразу же заболел. На ручке девочки образовался большой нарыв, а потом глубокая, долго не заживавшая рана.

После суда Марию Вишневскую с ребенком отправили в каторжную тюрьму «Фордон». Девочке становилось все хуже и хуже. Началось заражение крови. Вся тюрьма беспокоилась о ее судьбе. Муки Зосечки глубокой болью отзывались в сердце каждой узницы. А тюремщики не допускали к ней врачей.

Но каким-то чудом девочка выжила, хотя и осталась калекой. Она медленно поправлялась. И когда на ее бескровном личике однажды засветилась робкая, совсем не детская улыбка, об этом узнала вся тюрьма и с особым восторгом Вера.

— Не завидуй Марии, родная, — говорила она «Антонине», — посмотри, в каких условиях растут эти малыши. Ведь они же только 20 минут в сутки могут дышать по-человечески. Без солнца, без воздуха.

— Да, все это верно, но они при материнском сердце.

Разве можно доказать матери, что разлука лучше неволи?

Шли месяцы, годы. Связь заключенных с партией, с волей не прекращалась. Вера посылала родным и знакомым письма.

Жизнь Советской страны, хотя и с запозданием, становилась известной и за высокими каменными стенами и толстыми решетками тюрьмы из писем, из буржуазной прессы. Между строк опытным глазом Вера улавливала то, что фашисты скрывали от польского народа об успехах Советского Союза.

Советский народ претворял в жизнь великую ленинскую идею индустриализации страны. Появлялись новые города и поселки, всюду поднимались леса новостроек. Новые шахты, новые домны, новые машиностроительные заводы… Невиданные преобразования в сельском хозяйстве… Грандиозный советский пятилетний план — дух захватывало от его величия.

«Мои милые друзья, товарищи мои дорогие! — писала Вера в январе 1930 года. — Сегодня получила от всех вас письмо и вот, имея возможность побеседовать с вами без цензуры, пишу всем сразу. Любимые мои, далекие! Не только радость, солнечную, лучезарную, приносят нам ваши письма. О нет! Приносят они нам более важное — уверенность, что сбываются наши мечты.

Понимаете ли вы, какая сила, какая уверенность наполняет нас, когда читаем, что эти мечты превращаются в конкретные планы, осуществляющиеся у вас, становятся в тысячи раз более великими, чем в наших мечтах.