Но кое в чем им пришлось согласиться: ни один из методов лечения, предложенных Советом по здравоохранению, не имел никакого благотворного воздействия. Человек-птица рассказал ей о враче по имени Валнетти и его «Уксусе четырех разбойников», и они вместе посмеялись над ним. Однако Фейра неожиданно задумалась: если человек верит, что ему дали лекарство, которое вылечит его, сможет ли сила этой веры оказать физическое воздействие? Так что, посмеиваясь вместе с доктором, она решила, что подход этого шарлатана Валнетти был логическим завершением мизана: медицинское воплощение превосходства разума над материей.
Когда Валентине Трианни пришло время рожать, Фейре пришлось одной бороться за младенца в домике возле колодца из-за разногласий с врачом в вопросах лечения. К тому же человек-птица считал, что занятие акушерством выходит за рамки его обязанностей. И только мать девушки помогала ей.
Роженица корчилась на кровати, её раздувшийся живот тревожно шевелился. Она мучилась уже вторые сутки. Валентина то теряла сознание, то приходила в себя, её иссиня-чёрные волосы рассыпались на подушке, словно лучи темного солнца. Её муж стоял внизу, сгорбившись над очагом и стараясь не слышать криков.
Фейра трудилась при свете свечи, и её собственная гигантская тень на стене насмехалась над ней, будто это театр теней неумелого врача. У девушки оказался узкий таз, а малыш был крупный. Фейра знала, что хорошая диета – лучший врач, поэтому жители Лаззаретто питались хорошо и дышали свежим солёным воздухом. Если бы Валентина рожала в трущобах, ребёнок мог выскользнуть, словно смазанный маслом, но здесь младенец превысил норму. Так что когда унылый звон церковных колоколов возвестил полночь, Фейра вытерла руки и сказала матери Валентины, что идёт за доктором.
Она заметила облегчение на лице старой женщины, но не оскорбилась, а обрадовалась; она поняла, что была права, когда спорила с человеком-птицей, – вера в то, что помощь близка, почти столь же благотворна, как исцеление; сам врач становился лекарством. Однако ей нелегко было прийти к человеку-птице посреди ночи и признать, что она, промучившись тридцать шесть часов, рисковала потерять и мать и ребенка, и что в данном случае операция – единственное спасение.
Воодушевлённая, она побежала сквозь прохладу ночи – и свет в окне врача вел её, словно Полярная звезда. Она постучалась в деревянную дверь – один раз, два раза, но ответа не последовало. Вдохнув холодный ночной воздух, она подняла щеколду и вошла.
Юноша сидел, склонившись над очагом. Его растрепанные темные кудри упали на лицо, и отсветы огня отливали на них медью.
Он так напряженно смотрел на пламя, что не слышал стук. Но когда она вошла, он вскочил так внезапно, что его стул опрокинулся.
– Где врач? – спросила Фейра.
Юноша невольно поднес руку к щеке, словно его застали без одежды. Вдруг он все понял. –
Фейра отступила к двери. Голос был тот же, но мягче, словно очищенный от жесткой скорлупы.
– Вы врач? Но вы такой… – она не знала, как закончить предложение. Молодой? Красивый? Удивленный? Виноватый? И, казалось, загнанный в угол.
Его рука потянулась к клюву, который висел над очагом, и она подумала, что он прячется за своей маской, как она – за своей.
– Что тебе надо? Что случилось? – спросил он, и она сразу узнала своего человека-птицу: грубого, бесцеремонного.
– Валентина Трианни, – сказала она. – Время пришло, но ребенок не может родиться.
Без лишних слов он накинул свой плащ и надел маску.
Фейра наблюдала за ним, пока он осматривал Валентину, склонившись над девушкой со своим клювом, словно над добычей. Но Фейра больше не видела маску, а только его незабываемое лицо, обжегшее её, словно пламя свечи. Она знала, что он скажет.
– Ребенка надо извлечь.
Она была права. И именно поэтому она позвала его.
– Биндусара, – сказала она, словно прочитав его мысли.