В числе разных редких и драгоценных предметов, доставшихся герцогине по завещанию ее второго мужа, было множество картин знаменитых европейских художников. Через русского посланника в Лондоне она изъявила желание передать эти картины как дань своего глубочайшего и беспредельного уважения в собственность императрицы, с тем чтобы выбор из этих картин был произведен по непосредственному личному усмотрению Екатерины.
По этому поводу велась продолжительная дипломатическая переписка между русским послом в Лондоне и канцлером императрицы Екатерины II. По всей вероятности, недобрая молва о герцогине делала разрешение вопроса о таком подарке чрезвычайно щекотливым. Между тем герцогиня вступила в переписку с некоторыми влиятельными при дворе императрицы лицами, прося их оказать содействие для исполнения ее намерений.
Надо сказать, что картинная галерея герцогини Кингстон пользовалась громкой известностью не только в Англии, но и во всей Европе, а императрице очень хотелось иметь в своем дворце замечательные произведения живописи. Поэтому она все-таки решилась принять предложение, сделанное ей герцогиней в такой почтительной форме.
После смерти герцогини, ее состояние, по самой умеренной оценке оценивалось до трех миллионов фунтов стерлингов, хотя она и тратила доставшееся ей от мужа наследство без всякого расчета, бросая пригоршнями деньги куда ни попадя.
Следует заметить, что, несмотря на неудачи, испытанные ею в поездках в Петербург, герцогиня Кингстон чувствовала к нему какое-то особое влечение, которое было высказано ею в завещании. В нем леди Кингстон говорит, что в случае, если она умрет поблизости от Петербурга, чтобы ее непременно похоронили в этом городе, так как она желает, чтобы прах ее покоился в том месте, куда при жизни постоянно стремилось ее сердце.
Некоторую часть своего состояния она предоставила тем лицам, с которыми познакомилась в бытность свою в России, и между прочим завещала императрице Екатерине II драгоценный головной убор из бриллиантов, жемчуга и разных самоцветных камней.
СКАНДАЛЫ ВОКРУГ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ДИНАСТИИ РОМАНОВЫХ…
Перенесение царской резиденции из Кремля на берега Невы было делом рук Петра I. Отношение Москвы к Петру Великому было оппозиционным. Именно в Москве оставались защитники попираемого «древле-русскаго, православнаго» уклада.
Публичные выступления Петра Великого носили всегда, с точки зрения москвича, какой-то «бесчинный» характер, потому что в большинстве случаев были проникнуты тенденциозно-педагогическими замыслами Петра, который был столь же решительным и нетерпеливым воспитателем общества, как хирургом, зубным врачом, костюмером и застеночных дел мастером: рубил с плеча, по пословице «одним махом семерых побивахом».
И в своих красочных выступлениях пред москвичами он не только торжествовал победы, веселился и карал, но вместе с тем старался подчеркнуть превосходство вводимых им новшеств, унизить противников, кто бы они ни были, саркастически поиздеваться над ненавистной стариной, забросать ее грязью, не стесняясь в средствах и предметах осмеяния, не считаясь с чувствами участников и зрителей своих педагогических экспериментов-зрелищ.
Мы набросаем здесь некоторые из этих зрелищ, приглашая читателя на минутку проникнуться настроением москвича, только что перешедшего из Москвы XVII в Москву XVIII в. со всеми общественными, политическими и религиозными навыками современников «тишайшего» царя Алексея Михайловича, — войти в положение москвича, который и от царя требовал известного «чина» поведения, знал толк в придворном церемониале и убедился в самозванстве Дмитрия I, когда воочию увидел, что царь этот не «последует предкам» в спанье после обеда, запросто гуляет, водится с поляками и проч.
Каким отступлением от традиционного чина должен был показаться Москве хотя бы следующий триумфальный въезд Петра в Москву после Полтавы, как он описан у одного иностранца (Юста Юла).
«Когда все было готово для въезда, с городских стен и валов выпалили изо всех орудий, и шествие тронулось в следующем порядке:
Впереди выступал хор музыки из трубачей и литаврщиков в красивом убранстве. Командир Семеновской гвардии ген. — лейтенант князь М. М. Голицын вел одну часть этого полка, посаженную на коней, хотя самый полк исключительно пехотный. Заводных лошадей Голицына, покрытых великолепными попонами, вели впереди».
Далее трофеи и пленные по чинам и отрядам.
«Замыкала остальная часть Семеновской гвардии.
Потом, в санях на северных оленях и с самоедом на запятках, ехал Wimeni (сумасшедший француз, поставленный Петром в цари самоедов); за ним следовало 19 самоедских саней, запряженных парою или тремя северными оленями. Самоеды эти, низкорослые, коротконогие, с большими головами и широкими лицами, были с ног до головы облечены в шкуры северных оленей, мехом наружу; у каждого к поясу прикреплен меховой куколь. Понятно, какое производил впечатление и какой хохот возбуждал их поезд… Без сомнения, шведам было весьма больно, что в столь важную трагедию введена была такая смешная комедия.
…Сам Царь на красивом гнедом коне, бывшем под ним в Полтавском бою. Справа от него ехал верхом ген. — фельдмаршал князь А. Д. Меньшиков, слева — ген.-м. и подполковник Преображенского полка, кавалер св. Андрея, князь Долгорукий. Весь поезд прошел под семью триумфальными воротами, нарочно для этого воздвигнутыми в разных местах. Вышину и пышность их невозможно описать. Их покрывало множество красивых аллегорий и своеобразных карикатур, писанных красками и имевших целью осмеяние шведов. Ворота стоили больших денег; но сам Царь ничего на них не израсходовал, так как по его приказанию их возвели на свой счет некоторые богатые бояре. В воротах играла прекрасная духовая музыка и раздавалось стройное пение. Молодежь, толпами встречавшая Царя на улицах и площадях, бросала к его ногам ветки и венки. Стечение народа и черни было ужасное; все хотели видеть Царя и пышный поезд. Чуть не через дом из дверей выходили бояре и купцы и подносили Царю напитки… На всех улицах и площадях по всему городу возле дверей домов были поставлены сосны и венки из сосновых веток. У знатных бояр и важных купцов ворота были расписаны красивыми аллегориями и рисунками разнообразного содержания, по большей части направленными на осмеяние шведов. Рисунки изображали: Орла, который молнией свергает Льва с горы; Льва в темнице; Геркулеса в львиной шкуре, убивающего Льва, и т. п. Словом, pictores atque poetae соединились вместе, чтобы с помощью своего искусства общими силами покрыть шведов позором… Как Царь, так и все окружающие его лица были пьяны и нагружены как нельзя лучше». «Затем, — рассказывает автор, — я и посланник Грунт поехали к одним из триумфальных ворот, чтобы на более близком расстоянии увидать подробности… Мы проехали порядочный конец, как вдруг мимо нас во весь опор проскакал Царь. Лицо его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо; он делал различные страшные движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями.
Царь, подъехав к одному солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его мечом. Далее Царь остановил свою лошадь, но все продолжал делать описанные страшные движения, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. В ту минуту его окружали важнейшие его сановники. Все они были испуганы, и никто не смел к нему подойти, они видели, что Царь чем-то раздосадован и сердит. Наконец к нему подъехал и заговорил с ним его повар, Иоган фон-Фельтен… И царь постепенно успокоился…»
Разве так торжествовали предки Петра победы над врагом? Не языческие геркулесы и марсы встречали их, а честные иконы, преподносимые столичным духовенством; не водку подносили въезжавшим в город победителям, а святою водой кропили их благоговейные лица; не богомерзкою музыкой иноземных «игрецов», а малиновым звоном колоколов сопровождалось торжественное шествие царя и победоносных войск по стогнам града Москвы…