Причины кризиса

15 г. до P.X

Таким образом, восстание, которое разразилось в Альпах и которое Август не мог совершенно усмирить, было пустяками по сравнению с войнами, грозившими разразиться в долинах Рейна и Дуная. Из всех европейских провинций одна только отдаленная Испания, изолированная и наконец покоренная последними экспедициями Агриппы, была спокойна. Во всех других pax romana колебался. Галлия вся была в волнении и беспокойстве; Винделикия если не восставала, то лишь потому, что еще была оглушена ударом, полученным в предыдущем году; Норик сложил оружие при приближении армии Тиберия, ибо был ослаблен недавними вторжениями даков и гетов; Паннония, напротив, была охвачена мятежом; в Далмации, так же как в находившихся под руководством Рима мелких государствах Мезии, и во Фракии к югу от Балкан, где царствовала династия Одризов, также бывшая под римским протекторатом, население волновалось. Во Фракии антиримская партия была сильна и многочисленна, а династия непопулярна, так как она переносила римский протекторат и показывала склонность к эллинизму. Фракийские крестьяне и пастухи с неудовольствием служили в римских вспомогательных войсках или оплачивали стихи греческих поэтов, живших при царском дворе.[51] Август тем более должен был беспокоиться состоянием этих провинций, что начинал также видеть на другом пункте неожиданное и очень важное отражение великого события, виновником которого был Цезарь: завоевания Галлии. Бросаясь со своими легионами в середину колебавшихся кельтских республик, заставляя несколькими сильными ударами обрушиться на вековые основы, древний порядок вещей, установленный в Галлии, роковой человек не только произвел глубокую революцию в Галлии, но и нарушил прежнее равновесие европейского континента, вызвав водоворот в народах и государствах, который, почти незаметный вначале, начинал принимать значительные размеры. Римское завоевание умиротворило и демилитаризовало прежние кельтские республики. Эти воинственные государства, которые в течение стольких веков находились между германским варварством и Италией, сделались простыми административными делениями богатой нации, которая получила большое экономическое развитие, но не имела более национальной военной организации. Галлия была теперь открыта германцам, которые могли пройти через ее мирное население и идти на Италию, не встречая на своем пути никакого другого препятствия, кроме пяти легионов.

Галлия и Германия

Агриппа уже давно понимал, что на Рейне возникла новая германская опасность; но теперь эта опасность появилась и на Дунае, и притом в более тяжелой форме, чем он предполагал. Уступки галльских земель вдоль рейнской границы не произвели никакого действия для устранения этой опасности; волнующемуся морю племен, от Вислы до Рейна и от Балтийского моря до верховьев Дуная, нужно было противопоставить теперь другие плотины. Германцы были бедны, у них было мало драгоценных металлов; они не строили ни городов, ни больших сел, жили рассеянно по деревням, в уединенных жилищах, не имея крепкой связи с землей. Они имели грубые нравы, некоторые начатки ремесел, бедную религию, поверхностное земледелие, многочисленные стада и почти кочевые обычаи. Часто даже самым многочисленным племенам приходилось снимать свои жилища, переселяться на новые земли, делить их между собой, снова строить свои жилища, пускать на новое пастбище свой скот и делать новую запашку. Их несложный багаж составляли: стада, провиант в виде хлеба, оружие, немного движимого имущества и несколько рабов. К концу первого года, когда можно было снять первую жатву, племя чувствовало себя так же хорошо на новых землях, как и на прежних. Суровый климат, огромные леса, почва, богатая только пастбищами и производившая гораздо менее хлеба, чем Галлия, удаление от цивилизованных стран, невежество, воинственный дух — все это не только препятствовало германским племенам обогащаться, цивилизоваться, основывать прочные государства, но и иметь прочную оседлость. Многочисленные племена, приходившие в движение от малейшей причины или тревоги, постоянно были в борьбе друг с другом, оспаривая друг у друга известные области, отнимая стада или драгоценные металлы, мстя за старые обиды. В каждом племени все свободные люди и собственники с детства до старости занимались только войной, поручая все остальные работы рабам и женщинам. Религия, нравы и семья старались возбудить в человеке любовь к опасности и презрение к смерти. В общем, всякий народ, безразлично — большой или малый, был ордой мужественных и воздержанных воинов, вызывавших удивление своей храбростью и горячностью.

Германская опасность

15 г. до P.X

К счастью для Рима, этой силе и этой горячности нехватало правильной организации. Всякое племя управлялось свободными людьми, собственниками и воинами, собиравшимися на собрания, решавшими вопросы войны и мира, издававшими законы и производившими суд. Влияние этих собраний, состоявших из воинственных и импульсивных людей, несколько умерялось жрецами и фамилиями, наиболее выделявшимися среди других своим богатством и своей военной славой. Но авторитет собраний и знати был слаб, ибо ни время, ни соприкосновения с более цивилизованными народами, ни постоянные войны еще не смягчили дикий независимый дух германского воина и собственника. По этой-то причине Галлия могла так долго удерживать германские вторжения, и поэтому-то Август не боялся бы так германцев, если бы с потерей Галлией воинской энергии и с приобретением ею больших богатств жалкое варварство германцев не толкало их роковым образом завладеть галльскими сокровищами, ибо война была не только страсть, но и ремесло германцев: аристократия не могла бы без добычи раздавать подарки менее богатым воинам и поддерживать своих клиентов, бывших единственным принципом политического порядка в этом мире, брошенном в добычу анархии.

Легко было предвидеть, что германские племена перестанут грабить друг друга, отнимая друг у друга свои жалкие сокровища и немногочисленные стада, в тот момент, когда окажутся в силе все вместе устремиться на столь богатую Галлию. Великое имя Рима, конечно, еще удерживало их на берегах Рейна, но что должно было случиться в тот день, когда они заметят, что это страшное имя прикрывает силу более чем скромную? В последние столетия за Альпами быстро одно за другим возникали и падали мелкие и крупные государства, повсюду нагромождая свои руины, и на этом непрочном фундаменте начинало колебаться само римское господство. Приближался момент, когда Рим должен был принять определенное решение относительно европейских провинций. Италия начинала замечать, насколько богата по крайней мере одна из этих провинций, Галлия; Август видел в ней Египет Запада, громадную будущую сокровищницу для казначейства республики, значительный рынок для италийского земледелия и промышленности. Было очевидно, что империя нуждается в недавно завоеванных европейских провинциях; но было также очевидно, что неопределенное положение этих провинций не могло долго продолжаться. Особенно нужно было усилить защиту Рейна и расширить границы империи до Дуная. Нельзя было более защищать столь растянутую и мало укрепленную природой границу при помощи такого небольшого числа легионов. Естественной границей для защиты был Дунай, позади которого несколько хорошо командуемых легионов легко могли бы охранять обширные области. Поэтому во что бы то ни стало нужно было дойти до Дуная, даже рискуя оставить за собой не заслуживающие доверия и волнующиеся племена.

Неспособность дипломатии в восстановленной республике

Выполнить это стало очередной задачей Рима. Этот труд был самой тяжелой частью наследства Цезаря, самым важным следствием удара, который он нанес неизвестному, завоевывая Галлию. И он был так труден, что им, вероятно, можно объяснить, почему Тит Ливий около этого времени поставил в своей большой Истории Рима вопрос, который, конечно, кажется теперь нелепым: сделал ли Цезарь больше добра или зла? Счастьем или несчастьем было бы для мира, если бы роковой человек не родился?[52] Чтобы удержать бесчисленных варваров по обеим сторонам столь растянутой границы, была нужна вся та дипломатическая ловкость и военная энергия, доказательства которых римская знать дала во время завоевания империи. А между тем, несмотря на отчаянные усилия консервативной партии, эти качества быстро исчезали в новой аристократии, состоявшей теперь из остатков исторической знати, уцелевших вождей революции, богатых всадников и образованных лиц, принадлежавших к средним классам. Немного империалистической риторики, вроде той, которую разводил Гораций в своих звучных строфах, немного географических познаний, немного очень неясной политики и безграничная вера в Августа — таково было теперь все искусство управлять провинциями для этого ленивого и поверхностного класса, развращенного беспринципной и легкомысленной погоней за интеллектуальными удовольствиями. Сенат без противоречий и не требуя объяснений вотировал все суммы, требуемые Августом для войны; бывшая при Цезаре или Помпее оппозиция теперь прекратила свое существование. Все, напротив, были в восторге, что Август сам, без совещания с сенатом, принимал все решения по поводу мира и войны, как это было предоставлено ему сенатским постановлением.[53] Высшие классы не имели более никакого принципа или традиции, чтобы ориентироваться в вопросах внешней политики; они смешивали издали все места и эпохи и в безумной гордости заботились только о том заключении, которое всегда казалось им неизбежным: о консолидации и расширении Римской империи. Что касается до средств, которые нужно было употребить, до затруднений, которые нужно было победить, до опасностей, которые нужно было предусмотреть, и до других подобных забот, то обо всем этом должен был заботиться только один Август. Целые столетия повторяли, что Август своей ловкой политикой постепенно отнял у сената всю его власть во внешних делах; напротив, именно моральная распущенность знати и паралич сената оставляли в этот момент Августа совершенно одного бороться с врагом на Рейне и на Дунае.

Для меня остается вне сомнений, что Август вовсе не был доволен обязанностью пользоваться такой безответственной властью в столь неопределенных и полных непредвиденных опасностей делах. Но каково бы ни было его личное мнение об этом положении вещей, он был принужден подчиниться ему. Так как никто не хотел действовать, то ему со своими родственниками и друзьями приходилось быть единственным органом иностранной политики, заменяя собой неспособный и ни о чем не заботившийся сенат и легкомысленное, полное невозможных желаний и химерических надежд общество, которое на каждом шагу останавливало военные операции и дипломатические переговоры. Трудно руководить внешней политикой страны, когда поэты берут на себя объяснение этой политики массам!

Иностранная политика Августа

15 г. до P.X

Август, однако, продолжал руководить этим обширным предприятием со всей энергией, на которую он только был способен, Это был наиболее счастливый момент всего его существования, момент, когда Iulium sidus, звезда его судьбы, засияла, наконец, своим наиболее ярким блеском. Ему было сорок девять лет, т. е. он был в расцвете сил; очень суровый режим, которого он придерживался, относительная безопасность и спокойствие, которыми он мог пользоваться после окончания гражданских войн, закал, который дает органам тела сама жизнь, казалось, возродили в эту эпоху его всегда болезненное сложение. Достоверно, что уже около десяти лет он не бывал опасно болен. Его политическая опытность, так же как и его ум, созрели. Он мог, наконец, начать думать, что его власть опирается на прочные основы, ибо даже те, кто ни внутренне, ни внешне не выказывали перед ним восхищения, легко подчинялись его власти, как наименьшему злу в столь развращенную эпоху. Он был окружен прекрасной дружной семьей, которую мог ставить в пример всем, требовавшим возвращения к прежним нравам. В Риме не было более совершенного образца древнеримской матроны, чем Ливия!

Если Август вел политику столь консервативную и потворствовал домогательствам старой знати, если он с таким упорством старался восстановить аристократическую республику, то более чем вероятно, что заслуга или ответственность за это в известной степени падает на Ливию. Внук веллетрийского ростовщика, мещанин, облагороженный успехом и браком, подпал под влияние этой женщины, принадлежавшей к самой древней знати, к одной из тех фамилий, которые Италия всегда рассматривала как полубожественные. Но Ливия обладала тактом, необходимым для того, чтобы ее консервативное влияние не слишком бросалось в глаза. Очень разумная советчица во всех затруднительных обстоятельствах, она избегала выдвигаться на первое место, не любила принимать почести и умела скрываться. Агриппа был очень верный друг; Юлия была умная, любезная красавица, жившая, по-видимому благоразумно, на дальнем Востоке вместе со своим мужем; оба пасынка Августа были умными, деятельными и храбрыми генералами и прекрасными мужьями; они не только оказывали ему помощь в управлении государством, но могли служить примером для распущенной современной молодежи. Чего можно было желать еще, кроме того, чтобы это счастливое мгновение могло остановиться при движении времени? Начинавшийся период жизни Августа был, может быть, также наименее несчастным.

Реорганизация альпийских областей

Август видел возрастающую опасность и повсюду выказывал удивительную энергию. Лигурийская дорога была быстро исправлена, и мятеж в приморских Альпах и в долинах, восставших против Коттия, был энергично подавлен. Вероятно, в эту же эпоху Август занимался реорганизацией завоеванных областей, употребляя при этом ту суровость, которая тогда считалась необходимой.

Значительная и наиболее сильная часть возмутившегося альпийского населения была продана в рабство и рассеяна или обращена в крепостных и прикреплена к земле. В долинах осталось только население, необходимое для обработки земли, главным образом, вероятно, женщины.[54] Затем территория была разделена: все долины, выходившие к Лаго Маджоре, до Сен-Готарда и значительная часть завоеванной у лепонтиев территории были присоединены к миланской области и подчинены власти местного сената миланских декурионов и его муниципальным магистратам.[55] То, что мы теперь называем долиной Брегальи (Bregaglia) и где некогда жили бергалеи, была присоединена к Комо;[56] долины каммунов и трумпилинов были присоединены к территории Бриксии (совр. Brecsia).[57] Во всех этих долинах земли, конфискованные у племен и у богатых фамилий, отчасти были отданы трем упомянутым городам и увеличили их муниципальные домены,[58] отчасти разделены между Августом, его семейством и его друзьями; это была значительная добыча из великолепных лесов, богатых рудников, прекрасных пастбищ и плодородных земель.[59] Так же поступили и с долинами ретийских Альп; почти все они вошли в состав новой провинции Ретии, в пределы которой Август включил Винделикию и вся территория которой шла от Альпийского хребта до Дуная и от Лемана до границ Норика.[60] В Норике Август решил ввести римскую администрацию и уничтожить национальную династию, но он не хотел обращать его в провинцию; он установил там префектуру, пример которой уже был дан в Египте. Прежним царством вместо национальной династии управлял с титулом наместника избранный им всадник. Таким образом, и с этой стороны Дунай был границей империи. Коттий был оставлен на своем троне, но тоже как praefectus, а не царь; он таким образом был поставлен в прямую зависимость от Рима.