— То что надо…
«Зилок» завелся с ходу. Хоть здесь порядок. А к терминалу уже выворачивал пассажирский автобус, в нем — человек шесть.
— Это дело нам знакомо, — сказал сам себе Бухтояров, — и вечер сегодня приятный.
Он направил «ЗИЛ» прямо в лоб автобусу, и нервы у того, кто вел его, не выдержали, отвернул.
«ТУ» стоял на взлетной полосе метрах в трехстах, форсируя двигатель, готовясь к набору скорости, к взлету.
Бухтояров бы успел выброситься из кабины, откатиться, побежать, ожидая жуткого толчка в спину и полета то ли в новую постылую жизнь, то ли в преисподнюю. Но лайнер двинулся, покатил по дорожке, и в маневре можно было ошибиться, а не хотелось.
Заправщик несколько низковат, и потому он направил его в стойку правого шасси, снес ее, самолет крутнулся на двух точках опоры, потерял устойчивость. Тогда-то он и пропорол крылом цистерну, да и само крыло смялось, и искра от трения металла нашла керосин…
Через три минуты спецназ штурмом взял здание аэропорта. Никто из пассажиров не пострадал. Рассеявшихся на всем пространстве летного поля наемников просто перестреляли.
Самолет горел долго и смрадно. Заправленный под завязку топливом, он развалился, отлетела хвостовая часть, фонарь кабины нашли потом почти в километре. Спастись удалось одному из пилотов. Его выбросило взрывной волной так удачно, что он упал на траву возле ограждения и всего лишь получил местные ожоги второй степени и сотрясение мозга. От Бухтоярова не осталось ничего.
…Душа Люси Печенкиной еще не вознеслась. Она бродила возле озера, проникала в дом с выбитыми стеклами, в котором не спешил прибираться Иван, ее давний и близкий друг. Она постояла над Иваном, сидящим возле дуба, поплакала над ним и привиделась своему позднему суженому. Слеза стекла по щеке Ивана. Он очнулся, а Люся решила осмотреть окрестности. Совсем скоро ее призовут туда, в комнату, где белые стены и зеленые холмы за окном. Она будет ждать своего луча, своего знака на срезе холма и потом отправится по коридору, слушая долгую и невнятно-прекрасную музыку, а потом ее личное дело рассмотрит Создатель. А может быть, это будет не он сам, а кто-то из его небесной канцелярии. Она слишком незначительна, чтобы претендовать на внимание столь высокой персоны. Так думала Люсина душа и поражалась тому, что она может думать. Но она знала, что это ненадолго и скоро она будет только ЗНАТЬ.
А пока она решила немного попутешествовать и осмотреть окрестности. Боги Восточной Пруссии заметили ее и грустно улыбались. Все, даже строгий Перкунс. Им было жаль, что они не увидят эту женщину на уборке урожая и не она приготовит белого поросенка в назначенный день.
А пока они берегли Ивана. Люся поступила в распоряжение Патолса. Это он будет хранить ее плоть и превращать ее в травы, туманы и росы. Он повел эту душу к побережью. Они достигли Кенигсберга и устремились туда, откуда люди поднимались в небо на своих рукотворных птицах. Одна из этих птиц догорала сейчас на бетоне. Патолс понаблюдал за отделением тонких оболочек от сгоревших тел и загрустил. Это были души никчемные, черные или мутные. А значит, и останки эти отравят его землю, ибо так велика связь между душой и плотью. Ему придется очень постараться, дабы не страдали травы и росы. Но на то он и Патолс.
Душа Охотоведа была не идеальной, но все же у нее были шансы там, наверху. Он искупил…
Люся различила нечто знакомое в этих эфирных, тычущихся друг в друга оболочках, хотела приблизиться, но Патолс увлек ее за собой и бережно возвратил туда, к озеру, к поместью, название которого он сам не помнил точно. Такое случается даже с богами.
… — Руками не шевелить, ногами не манипулировать, стоять смирно.
Если бы Шток начал стрелять, я успел бы дотянуться до ствола, качнуться и, даже получая пулю, если только не в позвоночник, сердце или висок, расстрелял бы этого спелеолога. И Зверев-то не в первый раз в жизни стоял вот так и оттого не отчаивался. Скосив глаза на меня, он получил ответный посыл. Еще миг, и мы, падая в разные стороны, прервали бы победную песню Штока на самой высокой ноте, но он все же допел последний куплет.
Свет вдруг погас, яркий, предательский, а скудный отсвет, сочившийся словно бы ниоткуда, еще не мог быть различим. На секунду мы оказались в полной темноте, затем все трое упали, перекатились, ожидая нового прошивающего тьму луча. Наконец Зверев осторожно мигнул фонариком, высветил на миг сценическую площадку, опять перекатился в сторону, ощущая, как то же самое сделали его товарищи. Потом сел и включил фонарь. Никакого Штока здесь уже не было, как не было и сумки с документами и чумными контейнерами.
— Где он? — очнулся Олег Сергеевич.
— Через коллектор не выходил. Ушел вглубь, — сказал я. — Есть здесь еще выходы? Наверх есть путь?
— Если только он сам нашел что-то. На моей памяти — это единственный путь к небесам обетованным.