— Нет, — кратко ответил Кеан, — не из-за нее. Я вытерся, надел какие-то брюки. Феррара помешивал грог и притворялся, что рад мне. Я кое-что вспомнил: может, это просто совпадение, но… В комнатах были фотографии, хорошие, он сделал их сам. И я не о чем-то уродливом, отталкивающем, я говорю о пейзажах, девушках, особенно девушках. На странной маленькой подставке под лампой стояла красивейшая фотография Аполлона, лебедя, хозяина заводи.

Сайм вглядывался в лицо друга сквозь табачную дымку.

— Я был в некотором смысле шокирован, — продолжил Кеан. — Это подстегнуло интерес к тому, что же он все-таки бросил в огонь. Потом в его фотографическом гареме я увидел изображение девушки, которая, я почти уверен в этом, встретилась мне около лестницы. С другого фото на меня смотрела Майра Дюкен.

— Кузина?

— Да. Я даже хотел сорвать карточку со стены. По правде говоря, как только я заметил фотографию, сразу захотел уйти: бежать к себе на квартиру и тут же сбросить с тела одежду, которую дал этот человек! Мне с трудом удалось держаться в рамках приличия. Сайм, если бы ты видел, как этот лебедь умер…

Сайм подошел к окну.

— Я начинаю разделять твои страшные подозрения, — проговорил он. — В последний раз за такое вышвыривали из университета, насколько я помню, в шестнадцатом веке: доктора Ди[9] попросили покинуть Сэйнт-Джон Колледж в Кембридже.

— Знаю. Конечно, все звучит так нелепо. Но я должен кому-то доверится. Что ж, мне пора.

Сайм кивнул, глядя в открытое окно. Кеан закрывал дверь, когда друг окликнул его:

— Раз уж ты такой ученый и ничем сейчас не занят, ты мог бы, наверное, заскочить к Уилсону и одолжить его мозг для меня.

— Хорошо, — крикнул Кеан в ответ.

Во дворе он немного задержался, задумавшись, но потом, словно приняв неожиданное решение, поспешил к калитке и начал подниматься по лестнице дома Феррары. Некоторое время он безуспешно стучал в дверь, но характер его отличался настойчивостью, а кулаки — силой: дверь открыли.

Перед Робертом Кеаном стоял Энтони Феррара. На нем был серебристо-серый халат на лебяжьем пуху — на этом фоне словно выточенная из слоновой кости шея напоминала об античной классике. Черные, как безлунная ночь, миндалевидные глаза странно сверкали под невысоким гладким лбом. По сравнению с ними прямые темные волосы выглядели блеклыми. Губы были неестественно красны. Неуловимая женоподобность его облика отталкивала.

— Войти можно? — резко потребовал Кеан.

— Что-то важное? — голос Феррары был хрипловат, но не без приятности.

— Ты что, занят?

— Как бы тебе сказать, — Феррара странно улыбнулся.

— Посетитель? — Кеан шел напролом.

— Не совсем.

— Судя по задержке, — сказал Кеан, собираясь уходить, — ты принял меня за проктора.[10] Спокойной ночи!